Читать книгу "Багдадский вор - Андрей Белянин"

– Какого чёрта?! А ну выходи, подлец, и поговори со мной как мужчина с мужчиной! Или, клянусь аллахом, я…

С чего ради он стал клясться светлым именем всевидящего и всемилостивейшего, Лев не в состоянии объяснить до сих пор. Видимо, слишком много восточного в тот день свалилось ему на голову… А в ту скорбную минуту его ботинок самопроизвольно соскользнул с порога госучреждения, и благородный господин Оболенский всем весом опрокинулся на спину, тяжело ударившись затылком о холодный асфальт. Как его поднимали, вызывали «скорую» и везли в больницу – он не помнил. Главным для нашего рассказа остаётся одно: молодой человек впал в глубокую кому, и всё, что мы знаем о его тогдашнем состоянии, почерпнуто из скудных строчек медицинских отчётов:

«…дыхание ровное, пульс непрерывный. Больной не реагирует на посторонние раздражители. Отечественная медицина не располагает средствами, способными эффективно улучшить состояние пациента. Ведутся переговоры с американской клиникой в Нью-Джерси. Их опыт работы с больными в состоянии комы более обширен, хотя, по утверждению самих американских специалистов, полной гарантии у них тоже нет…»

* * *

Путешествие в Арабские Эмираты со скидкой, в багажном отделении…

Всё ещё Горящие Путёвки

Лев пришёл в себя от невразумительного шума. Два голоса, яростно споря, ругаясь и перекрикивая друг друга, пробивались в его затуманенное сознание… Сначала он даже счёл их появление новым дурацким сном. Глаза открывать не хотелось по причине безумно болевшего затылка, наверняка его стукнули паровозом… Что такое паровоз, Лев не знал, но почему-то был уверен, что эта штука очень тяжёлая. Он ощущал своё тело непривычно лёгким, руки и ноги словно висели в воздухе, а вот припомнить, что конкретно с ним произошло и где он сейчас находится, – никак не удавалось. Не желая усложнять себе жизнь натужным шевелением мозгами, Оболенский расслабился и более благосклонно прислушался к настырным голосам, продолжающим незаконченный спор…

– Ты старый, бесполезный, пьяный, тупоумный джинн! Кого ты мне притащил, чтоб Азраил пожрал твою печень?!

– Я не старый… Мне всего двенадцать тысяч лет, а по меркам джиннов…

– У-и-ий, он ещё спорит со мной?! Ты прожил столько веков, а ума в твоей пустопорожней башке – как в пересохшей тыкве! Не позорь мою седую бороду, скажи ради аллаха, кого ты приволок в эту хижину?

– Ты просил молодого, сильного человека, не знающего страха перед законом, смеющегося над эмиром, плюющего на происки шайтана и, самое главное…

– Самое главное, ослоподобный Бабудай-Ага, чтобы он был неместным и никто не знал его в лицо!

Здесь разговор прекращается по причине длинного перечисления цветистых арабских ругательств. Тот, кого называли джинном (или Бабудай-Агой), оправдывался односложно и как бы нехотя. Зато второй, чей визгливый, старчески дребезжащий голос буквально резал уши, украшал свои проклятия столь поэтичными образами, что Лев невольно заслушался. Каждый аксакал на Востоке – обязательно мудрец, а каждый восточный мудрец ругается очень поэтично… Это юным и влюблённым позволено по глупости облекать свои мелкие страсти в дивные узоры рифмосплетённых строчек. Человек, поживший на свете, знает, как скоротечна молодость, а потому тратит благословенный дар Аллаха исключительно на ругань! Ибо в этом есть свой высший смысл передачи мудрости уходящего поколения легкомысленным юнцам, иначе они просто не поймут… Вот нечто такое и пытался донести до всего белого света неизвестный старик, распекающий неизвестного джинна. Оболенский попытался повернуться на бок, но тело отказывалось ему повиноваться, и он вновь сосредоточил внимание на голосах, которые звучали теперь так близко, что уши начинали побаливать…

– Мне был нужен вор! Самый ловкий, самый неуловимый, самый искусный вор, чьё имя с восторженным придыханием произносили бы от вершин Кафра до низовий Евфрата. Его глаза должны быть подобны зелёным очам кошки из Сиама, руки – сильны и упруги, словно клинки Дамаска, шаг – неуловим и лёгок, подобно златотканым вуалям Каира…

– Вах, вах, вах… как красиво ты говоришь, господин мой!

– Я тебе не о красоте говорю, о козлоподобный сын безволосого шакала! Я спрашиваю: кого ты мне притащил?!

– Хозяин, он сильный, смелый очень и умный тако-о-й… Я два раза проверял, снами мучил, денег просил, присматривался, клянусь аллахом!

– Не смей произносить имя Аллаха, светлого и великого! О моё старое сердце, оно не выдержит праведного гнева, гложущего мои бренные кости… Молчи, молчи, гяур лукавый!

– Ну гяуром-то зачем обзываться…

Лев почувствовал, как у него чешется нос. Поверьте, человек может стойко перенести многое, но, когда нет возможности почесать там, где чешется, – это одна из самых страшных пыток в мире. Может быть, его, спящего, укусил комар, может быть, по носу пробежал муравей, может быть, даже намеревался вскочить прыщ какой-нибудь, – не важно… главное, что Лев Оболенский всеми мыслимыми и немыслимыми усилиями поднял казавшуюся эфемерной руку и упоённо поскрёб переносицу. Оба голоса дружно слились в единый вздох то ли умиления, то ли разочарования. Не прерывая почёсывания, наш герой открыл наконец глаза. И… закрыл почти сразу же, так как увиденное ничуть его не обрадовало. Вроде бы он лежит абсолютно голый на старом, давно не стиранном одеяле, прямо на полу в грязнейшей хибарке, а рядом с ним препираются, сидя на коврике, два странных субъекта. Один маленький и какой-то коричневый, другой высоченный и чёрный, как негр.

– Вай дод! У него ещё и глаза голубые?! О недоношенный щенок чёрной пустынной лисы, я в последний раз тебя спрашиваю: кого ты мне притащил? Кожа белая, как брюхо у лягушки; плечи широкие, как у бурого медведя; пальцы тонкие, как у продажной женщины; глаза голубые, как… О, храни аллах, какой урод!!!

– Там, где я его брал, все такие страшные…

Вот тут уж господин Оболенский не сдержался. Во-первых, он решительно открыл глаза и огромным усилием воли сел. Голова сразу закружилась, но он не позволил себе даже малейшего проявления слабости. Во-вторых, Лев набрал полную грудь воздуха, чтобы обрушиться на грубиянов, но не успел. Он неожиданно поймал себя на том, что смотрит сквозь чёрного гиганта, словно бы тот был не из плоти и крови, а из закопчённого стекла.

– Господи Иисусе… – изумлённо сорвалось с его губ.

– Ва-а-х… – на почти истерическом писке выдавил старый, как карагач, дедок в застиранном халате и драной чалме. – Так он ещё и неверный! Христианин! О жёлтые почки протухшего верблюда, ты что, не мог найти кого-нибудь в мусульманском мире?! Сейчас же отнеси его обратно!

– Это второе желание? – уточнил джинн. – Тогда слушаю и…

– Не-е-е-т!!! – быстро опомнился старик, обеими руками цепко схватив Оболенского за ухо. – Он – мой! Я передумал! Вай… позор на мою седую голову… Как я могу подготовить себе достойную замену и навек отрешиться от дел, посвятив помыслы Аллаху, если бестолковый джинн приволок мне такое чудовище…

– А… вы о ком это? – Праведный гнев Льва мгновенно улетучился, сменившись скорее жадным любопытством, усугубившимся тем, что в голове у него было абсолютно пусто. И пусто, к сожалению, в самом страшном смысле этого слова…