Читать книгу "Ты у него одна - Галина Владимировна Романова"

Но Эльмира ничего не знала. Ей угрожали, ею манипулировали, ее едва не убили из-за пропавших сокровищ. Но тайна осталась тайной. Погибли люди. Зойка покончила жизнь самоубийством, застрелившись в собственной квартире. Застрелилась, когда поняла, что проиграла, что тайна «копей царя Соломона» унесена в могилу отцом Эльмиры…

После ее смерти особых кругов по воде не пошло. Все утряслось почти само собой. Пусть не без помощи и содействия все того же Данилы, но даже и без его участия проблем у Эммы поубавилось бы, найди она в себе силы заняться устройством собственной жизни. Но в том-то беда и заключалась, что не было у нее сил. Их совсем не осталось.

Еще не совсем оправившись от горя после гибели родителей, Эльмира едва сохранила рассудок, оказавшись в эпицентре событий, подстегиваемых жадностью, подлостью, предательством, низостью и трусостью… Под напором обрушившихся на нее несчастий девушка буквально сломалась. Пустые, ничем не заполненные дни. Бессонные ночи с глухой беспросветной тоской по безвозвратно ушедшему счастливому времени. Она даже не пыталась бороться, а лишь глубже и глубже погружалась в бездну меланхолии.

– Ты каменная!!! – не выдерживал Данила, упрекая ее в холодности. – У меня такое чувство, что ты умерла тогда вместе с ними со всеми…

Эльмира жалела его в такие минуты. Стыдилась своей холодности и равнодушия, но ничего не могла с собой поделать.

– Что ты с нами творишь, черт бы тебя побрал?! – кричал он порой ей со слезами в голосе. – Что ты делаешь с собой?!

– Я просто доживаю свой век, Данила…

В тот день, когда она это произнесла, он все-таки разрыдался. Это было жуткое зрелище. Сначала Данила остолбенел. Вытаращил на нее остановившиеся глаза. Затем надломился, будто мгновенно лишился внутреннего стержня. Губы его скривились в немыслимой гримасе и задрожали, невероятным усилием он попытался скрыть рвущийся из груди отчаянный крик. Стиснул пальцы, хрустя суставами. Плечи вдруг затряслись, и он заплакал. Взрослый, сильный мужик давился рыданиями, неумело размазывая слезы по лицу. Никогда ни прежде, ни потом Эмма не чувствовала себя такой дрянью, как в этот момент. Она проклинала себя за бездушие, ненавидела за то, что, обнимая мужа и поглаживая его по дрожащим плечам, не испытывает к нему ни капли нежности. Неловкость, какое-то подобие раздражения – да, но ничего похожего на нежность…

– Никогда не смей больше так говорить, слышишь?! – просил он, обнимая ее колени и осыпая их поцелуями. – Не смей так говорить!!!

Она больше никогда не произнесла этого вслух. Но определив для самой себя свое жизненное кредо, немного успокоилась. Да. Чего, собственно, мучиться и изводить себя беспрестанной тоской, если ей остается только терпеливо дожидаться своего неизбежного близкого конца. Отгонять мысли о смерти не значит выторговать у нее себе бессмертие. Эльмира не боялась этих мыслей. Они ей даже нравились. Она находила в них какое-то маразматическое удовольствие, мысленно выбирая себе погребальный наряд, гроб и режиссируя весь похоронный обряд. Это ее даже, пожалуй, развлекало и отгоняло прочь скорбные мысли о тщетности собственного бытия.

Дни шли за днями, но смерть не спешила со своим визитом. Более того, по истечении годичного срока ожидания у Эммы появилось подозрение, что гнусная старуха ее просто-напросто избегает. Она косила ряды ее друзей и знакомых, незаметно подкралась и к ее свекрови, уложив в постель с безнадежным диагнозом, а ее определенно обходила стороной.

Эльмира занервничала. На смену исполненным торжественного сияния и душевного покоя дням в ожидании быстрого и тихого конца вновь явилось постоянное глухое недовольство собой и своим окружением, раздражающий фактор никчемности собственного существования стал преобладающим. Безмерно начала раздражать безмятежность обывательского счастья соседей.

Она стала агрессивной, вечно всем недовольной, постоянно брюзжала. Ее бесило буквально все.

Свекровь отказалась поесть и уснула после инъекции – тварь неблагодарная. Могла бы и поесть, оценив по достоинству ее кулинарные изыски, крутилась на кухне битый час, протирая овощи сквозь ситечко.

Тетя Зина, соседка с первого этажа, попросила купить ей продуктов – лентяйка и иждивенка. Супермаркет за углом. Чего не сходить, когда целыми днями дремлет на скамейке у подъезда. Все почему? Любопытство замучило. Вдруг в ее отсутствие что-нибудь произойдет, а она не увидит.

Данила притащился с очередной шабашки заросший, грязный и дурно пахнущий. Быдло сермяжное. Мог бы и в порядок себя привести, прежде чем ей на глаза показываться. Знает ведь, что она его с трудом терпит, а если не знает, то давно бы догадаться пора…

Эльмире порой казалось, что она безумна. Так ненавидеть людей, так не переносить все то, что тебя окружает, мог только человек с полностью разрушенной психикой. Она запиралась в своей комнате. Часами ревела, благодаря Господа хотя бы за то, что не лишил ее такой возможности. И просила, просила судьбу об избавлении от мерзости своего существования…

Исцеление от ее безумства наступило как-то вдруг и сразу.

В тот день умерла ее свекровь. Умерла тихо, с улыбкой. Хотя страшная болезнь иссушила ее тело и вымотала душу. За два часа до конца она вдруг пришла в себя и глазами сделала ей знак присесть рядом.

Эльмира взяла табуретку и, установив ее ближе к изголовью, села.

Вера Васильевна, прежде тучная, дебелая матрона, а теперь сухонькая, едва угадывающаяся под одеялом старушка, открыла глаза и совершенно осмысленным взглядом уставилась на сноху.

– Не смей его обижать! – голосом прежней властной Веры Васильевны вдруг отчетливо произнесла она.

Эльмира от неожиданности даже вздрогнула. Все последние дни ее свекровь лишь сипло просила воды и лекарства. Задыхалась, шипела что-то плохо различимое, а тут вдруг полный силы голос…

– Что вы! – забормотала она, оправившись от потрясения. – Вы о Даниле? Все будет хорошо, Верочка Васильевна. Вы не печальтесь. Все будет хорошо…

– Нет. – Боже, насколько была сильна любовь этой женщины к своему сыну. В эти последние минуты она расходовала свои последние силы на то, чтобы выпросить у нее для него благодати. – Ты ненавидишь его. Я все вижу. И меня и всех. Эмка, ты глупая, глумная баба. Зажратая по всем статьям. Не знаешь, чего хочешь от жизни. А жизнь, она… Ох, знала бы ты, дура, как пожить-то охота… Все внуков ждала от вас. Думала, что родишь и поумнеешь. А тебе Господь и детей не дал, потому как пустая ты внутри. Вся пустая. Без сердца ты. А коли сердца нет, значит, и любить не можешь. Данилушка, сыночек…

Вера Васильевна прикрыла глаза, и грудь ее начала с шумом вздыматься. Пальцы судорожно вцепились в край одеяла. Обесцвеченная голубоватая кожа натянулась на острых костяшках суставов, того гляди порвется. Эльмире сделалось жутко. Время клонилось к вечеру. За окном смеркалось, комната погружалась во мрак. Она побоялась зажечь свет, чтобы не беспокоить больную, и сейчас жалела об этом. А тут еще Вера Васильевна, которая было затихла, вновь открыла глаза и начала говорить. Теперь каждое слово давалось ей с большим трудом.