Читать книгу "Преступления страсти. Алчность - Елена Арсеньева"

Шейндля призадумалась. Какое же имя выбрать теперь? Пожалуй, Софья. Оно означает — мудрость. Шейндля, умевшая брать уроки у жизни, с головой, полной самых невероятных замыслов, чувствовала себя умнейшей женщиной на свете, а потому решила, что имя Софья отлично ей подойдет. А прошлое вместе с Исааком Розенбадом и Михаилом Горожанским — вон из головы!

Забегая вперед, можно сказать, что Исаака ей не удалось-таки забыть безвозвратно, да и Горожанский еще раз возник в ее жизни — самым неожиданным и романтическим образом.

Спустя несколько лет судьба привела Соню в Малый театр. Она вообще была большой любительницей драматического искусства, считала себя (и не без оснований!) подлинным талантом, была уверена, что с легкостью утерла бы нос Асенковой, Колосовой и Семеновой, и не упускала возможности бывать в театре, чтобы брать уроки мастерства перевоплощения. Она и в самом деле поумнела с годами и к работе своей относилась весьма серьезно, обдумывала и репетировала выбранные для себя роли тщательно, хотя не исключала из арсенала и внезапное вдохновение. Впрочем, его ведь и профессиональные артисты не исключают!

Так вот о Малом театре. В актере по фамилии Решимов она вдруг узнала все того же Мишу Горожанского из поезда! Судя по всему, он ушел в отставку, подался на сцену — и стал ведущим артистом Малого театра. Соня не могла ошибиться — у нее была отличная зрительная память.

Ох и смех ее разобрал! Бывают же совпадения в жизни! Интересно, был бы рад Решимов повидаться с ней? Небось и не узнает… А ведь он должен чувствовать себя обязанным Соне. Кто, как не она, показали ему, как нужно перевоплощаться, какое огромное значение имеет способность хорошо сыграть свою роль? По сути, она преподала ему первые уроки сценического мастерства!

Соня купила огромный букет роз, вложила в него записку: «Великому актеру от его первой учительницы»… но этого ей показалось мало. Рядом стоял какой-то старикан в мундире. Соня мимоходом улыбнулась ему милой, немного рассеянной улыбкой, которая, как она знала, действовала на мужчин ошеломляюще, и пошла дальше — искать капельдинера, чтобы передать ему букет, приложив к розам золотые часы. Соня, правда, не заметила, что на них выгравирована дарственная надпись: «Генерал-аншефу Хвастову за особые заслуги перед Отечеством в день семидесятилетия». Зато надпись прочел Михаил Решимов — и она его надолго озадачила, особенно в сочетании с запиской «от первой учительницы».

Соне тоже было за что благодарить Горожанского-Решимова. Урок, усвоенный благодаря ему, она не забывала никогда. И хотя болезненные приступы алчности, толкавшие ее на новые и новые кражи, превратились у нее со временем в настоящую манию (род психического заболевания, как считали некоторые врачи, с которыми ей приходилось сталкиваться), она все же умела порою сдерживать их именно для того, чтобы пойти на дело не абы как, с одними только загребущими ловкими руками, а подстелив, елико возможно, соломки и обставив предстоящее действо максимумом реквизита.

Разумеется, ей нужны были сообщники — и они у нее были. Соня до последних дней жизни сохранила привлекательность для мужчин, а уж в молодые-то годы была вообще неотразима. Именно поэтому она так часто выходила замуж. Но, что характерно, покидая мужа для новой страсти, умела сохранить с прежним прекрасные отношения. Она со своими бывшими часто встречалась. Нет, не для милых воспоминаний о тех чувствах, которые их некогда соединяли, а исключительно для дела. Все бывшие Сонины мужья — и Михель Блювштейн, и Хуня Гольдштейн, и прочие (не исключая не раз помянутого Исаака Розенбада!) — становились ее сообщниками, подельниками и не раз оказывали ей весьма ценные услуги, не оставаясь при этом внакладе и сами. Правда, иной раз участие в Сониных предприятиях оканчивалось для них плохо, но, с другой стороны, кто не рискует, тот не пьет шампанского!

Взять хотя бы ту историю с Динкевичем и особняком графини Тимрот…

Соня не была вульгарной воровкой-мещанкой, которая складывает награбленное в чулок и копит на старость. Алчность к чужому добру сочеталась в ней со страстью жить с размахом! Приехав как-то в Вену, она заложила в ломбард некоторые из похищенных ею вещей и, получив под залог 15 тысяч рублей, истратила в один день. Она обожала отдыхать в Крыму, Пятигорске и в Мариенбаде, причем не дешевенькие номера снимала для поправления здоровья, а выдавала себя за титулованную особу, на всякий случай имея при себе целую кучу разных визитных карточек. И к каждой карточке «прилагалась» история жизни. Эти истории Соня разыгрывала с блеском и размахом.

У нее были свои люди в ссудных кассах и конторах по продаже недвижимости. Она всегда знала о предстоящих крупных сделках и не упускала случая приложить к ним свою жадную ручку, которую в ту пору уже прозвали Золотой. От кого-то из своих осведомителей она и узнала о Михаиле Осиповиче Динкевиче, почтенном отце семейства, который после двадцати пяти лет образцовой службы на должности директора мужской гимназии в Петербурге ушел в отставку и решил исполнить свою давнюю мечту: вместе с дочерью, зятем и тремя внуками переехать на родину, в Москву. Динкевичи продали дом, прибавили сбережения — набралось 125 тысяч. Очень неплохие деньги, которые Соня решила немедленно прибрать к рукам. Она принялась следить за Динкевичем… Ну а он-то решил, конечно, что его внезапное столкновение в дорогой кондитерской с нарядной красавицей, от неожиданности выронившей зонтик, было сущей случайностью. И она так на него посмотрела, с таким очаровательным выражением выслушала его извинения, что Динкевич мигом обо всем забыл и счел себя вполне равным дорого одетой даме, в которой за версту можно было признать представительницу самого высшего общества. Во всяком случае, она вполне соответствовала тем представлениям о дамах высшего общества, которые сложились у Динкевича.

Разговорились, сели за столик, пили ликер и кофе… Динкевич в обществе милой дамы чувствовал себя бароном. Осмелился спросить ее имя. Оказалось, ее зовут графиня Софья Ивановна Тимрот, из знаменитой и родовитой московской семьи. Михаил Осипович сообщил, что он тоже из Москвы и намерен туда воротиться с семейством, вот только дом подыскать надобно. Капитал у него небольшой, всего 125 тысяч…

— Удивительное совпадение! — воскликнула графиня. — Мы ведь с мужем ищем покупателя на дом. Граф получил назначение в Париж, послом его величества, так что продать дом нам нужно срочно, и за деньгами мы не гонимся.

— Да что вы, графиня! — вздохнул Динкевич. — Я и мезонина вашего не смогу оплатить. Я человек небогатый.

— Но достойный! — ласково возразила Софья Ивановна. — А это многого стоит. Мой муж — гофмейстер двора. Нам не к лицу торговаться, а дом хочется передать в честные, надежные руки.

Динкевичу казалось, что он спит и видит волшебные сны. Вот он с семейством прибыл в Москву. Софья Ивановна была с ними. В Москве ее и ошарашенных Динкевичей встречал великолепный выезд: кучер, карета с гербами, шестерка гнедых, кучер весь в белом… И вот они стоят у ворот арбатского особняка — истинного дворца, затаившегося за чугунной оградой. На пороге — величавый дворецкий в пудреном парике. А внутри-то, внутри… бронзовые светильники, дубовые панели, венецианские окна, павловские кресла, все красного дерева, бесценная библиотека, ковры… Дом продавался с обстановкой, садом, хозяйственными постройками, прудом — и всего за 125 тысяч!