Читать книгу "Забытая сестра, или Письмо на чужое имя - Диана Чемберлен"

Нашему старому дому, построенному в викторианском стиле, с большим крыльцом, украшенным белыми перилами и пилястрами, требовалась покраска. Это был для меня единственный дом, где я когда-то жила. Я обожала его. После того как он будет продан, у меня, пожалуй, и не останется повода приезжать в Нью-Берн. Жаль, я не оценила эти кусты роз, когда в последний раз навещала отца. Он умер внезапно, не болел, ни на что не жаловался. И со дня его смерти я приезжала сюда лишь на два дня – организовать кремацию и сделать еще кое-какие дела, даже не помню какие. Хотел ли папа, чтобы его кремировали? Мы никогда не обсуждали с ним этот вопрос, к тому же я была настолько растеряна, когда он так неожиданно умер, что совершенно не могла принимать никаких решений. Хорошо, что со мной был тогда Брайан, он успокаивал меня и помогал мне. Он сказал, что раз моя мать была кремирована, то, возможно, и отец согласился бы с кремацией для себя. Этот довод показался мне здравым. Надеюсь, мой друг не ошибся.

Сидя в машине на подъездной дороге, я думала: а не слишком ли поспешно рассталась я с Брайаном? Сейчас бы мне пригодилась его поддержка. Папы больше нет, а Шериз до конца лета останется миссионером на Гаити. Так что, да, момент я выбрала хуже некуда. Хотя… разве можно подгадать момент для того, чтобы разорвать отношения, которые длились два года?

Едва я выбралась из машины и посмотрела на дом, как на меня снова со всей тяжестью нахлынуло одиночество. Я планировала задержаться здесь только на две недели – убраться в доме, а потом выставить его на продажу вместе с расположенным неподалеку небольшим трейлерным парком отца. Но, взглянув на окна, со всей ясностью поняла, что здесь требуется довольно серьезный ремонт, а если учесть, что отец не любил избавляться от старых вещей, то сроки на все это я себе установила совершенно невыполнимые. Нет, отец не обрастал барахлом из примитивного нежелания с ним расстаться, но он любил собирать разные интересные вещи. У него было несколько шкафов со старинными зажигалками, коллекционные трубки, старинные музыкальные инструменты, не считая миллиона других вещей. И вот от всего этого мне предстояло избавиться. Брайан говорил, что наш дом больше напоминает старый пыльный музей, а не жилище, – и он был абсолютно прав.

Признав очевидное, я все же постаралась не удариться в панику. В Дархеме меня все равно никто не ждал – лето было в полном моем распоряжении. Поэтому я могла никуда не торопиться и остаться здесь на столько, на сколько нужно, чтобы подготовить дом к продаже.

Интересно, удастся ли уговорить Дэнни помочь мне?

Я поднялась по широким ступеням на крыльцо, достала ключ и открыла дверь, она издала звук, до боли знакомый, как голос отца. Перед отъездом, в мае, я занавесила окна, и теперь в гостиной и кухне было темно. Я раздвинула шторы, хватив полные легкие пыльного, затхлого воздуха, наполнившего дом за время, пока он стоял взаперти, включила кондиционер и остановилась посреди комнаты, осматриваясь и прикидывая, как буду здесь все вычищать.

Несмотря на то что у отца имелся настоящий кабинет на втором этаже, он использовал в качестве кабинета и нашу просторную гостиную. Ему нравились столы и уютные застекленные шкафчики. Здесь же, в гостиной, стоял красивый старинный стол с раздвижной столешницей. На дальней стене, рядом с кухней, на специально сделанных стеллажах покоилась папина коллекция классической музыки, почти вся на виниловых дисках, а в специальном шкафу, встроенном в стену, стоял проигрыватель. В северной части комнаты, в застекленной витрине, хранилась его коллекция трубок. Из-за них мне всегда казалось, что в гостиной пахнет табаком, хотя папа уверял, что всё это мои фантазии. У стены напротив стоял диван, мой ровесник, и кресло с мягкой обивкой. Все остальное пространство занимало фортепиано, на котором я так и не научилась играть. Мы с Дэнни оба брали уроки, но ни ему, ни мне это было неинтересно, и родители позволили нам бросить это занятие. Правда, кое-кто говорил: «Они же брат и сестра Лизы, наверняка у них есть талант. Почему вы их не заставите?» Но родители нас все равно не принуждали, и за это я им благодарна.

В столовой меня поразило, насколько опрятнее она выглядела по сравнению со всеми другими домашними помещениями. Отец эту комнату не задействовал, возможно, даже и не входил в нее. Столовая была исключительно маминой вотчиной. В широком антикварном буфете стоял фарфор, вазы и блюда из хрусталя, переходившие в ее семье из поколения в поколение. Всеми этими предметами мама очень дорожила, и поэтому мне будет нелегко от них избавляться.

Я провела пальцами по пыльному буфету: куда ни повернись, повсюду в этом доме я натыкалась на воспоминания, от которых мне следовало как-то уберечься.

Поднявшись наверх, чтобы отнести сумку, я ненадолго задержалась в холле, из которого был выход сразу в четыре комнаты. Первой была спальня отца с большой кроватью, накрытой пледом. Вторая принадлежала Дэнни. Несмотря на то что он не спал в ней с тех пор, как в восемнадцать лет ушел из дома – вырвался, по его словам, – для меня она все равно оставалась его комнатой. Третья была моей. Правда, за те годы, что я в ней не жила, она заметно опустела: закончив колледж, я постепенно вывезла из нее практически все свои вещи – все, что так или иначе напоминало о старшей школе и колледже. Фотографии приятелей, альбомы, диски – теперь вся эта дребедень хранилась в коробке, в моей квартире в Дархеме, ожидая часа, когда я решусь ее разобрать.

Я положила дорожную сумку на кровать и прошла в четвертую комнату – кабинет отца. У окна, загромождая весь небольшой стол, стоял его старый компьютер. В застекленных антикварных шкафах, вытянувшихся вдоль одной из стен, хранились зажигалки «Зиппо», две других стены украшали старинные компасы. Дедушка тоже был коллекционером, поэтому многое из его коллекции досталось отцу, а он, в свою очередь, пополнил ее диковинками, найденными на блошиных рынках. Я знала, что раздвижные стеклянные дверцы шкафов заперты, но надеялась отыскать ключи, где бы отец их ни хранил.

К четвертой стене были прислонены пять скрипок в древних чехлах. Отец сам не играл, но, сколько я себя помню, всегда собирал струнные инструменты. На одном из чехлов, на ручке, был прикреплен ярлык. Я давно его не разглядывала, но и так помнила, что с одной стороны на нем нарисована скрипка, а с другой, вместе с нашим старым адресом в Александрии, написано имя «Лиза Макферсон». Лиза никогда не жила в этом доме.

Мама умерла вскоре после того, как я окончила старшую школу, и хотя я до сих пор не переставала по ней скучать, я привыкла к тому, что ее нет. А вот без папы находиться в доме было странно. Пока я переодевалась у себя в гардеробной, я все ждала, что он войдет в комнату, – нелегко было примириться с мыслью, что этого не произойдет. Я скучала по нашим еженедельным телефонным разговорам; к тому же я всегда могла до него доехать за два часа. С ним было так легко говорить! Я постоянно ощущала его безграничную любовь. Ужасно сознавать теперь, что в мире не осталось никого, кто любил бы меня так же сильно.

Отец был очень неразговорчивым человеком. Возможно даже, одним из самых неразговорчивых людей на планете. Он скорее расспрашивал, чем говорил. Его интересовали мельчайшие подробности моей жизни, но о себе он говорил очень скупо. Я психолог, работаю в средней школе и привыкла задавать вопросы, поэтому мне всегда было приятно, что есть хоть кто-то, кто для разнообразия расспрашивает и меня. Отец был одиночкой. Он и умер в одиночестве – от сердечного приступа на полу в «Фуд лайон». И это беспокоило меня больше всего.