Читать книгу "Призрак с горы Мертвецов - Инна Балтийская"

— Да, я был уверен… — он снова дернул кадыком. — Но назавтра она исчезла. Без вещей, без документов. На работе о ней ничего не знают. А ведь она профессор, она не бросила бы студентов накануне сессии! Я заявил в полицию, но понял — они подозревают как раз меня.

* * *

«Ну что же, мы уже в пути! Еду в одном купе с Зиной и Томой. Мальчики как бы в соседних, но тусуются все время у нас. Юрик не сводит с меня глаз. Смешной, думает, я этого не замечаю. Но все равно, он милый. И Димка прямо дырку во мне просверлил глазами, но у него взгляд такой странный, тяжелый, я его немного даже боюсь. Но пожалуй, он поинтереснее многих, и если бы не Эдик… Нет, не могу даже представить, что Эдика с нами нет.

Да что там, я же решила писать правду, и только правду. Если б не Эдик, я бы не поехала туда, на эту страшную гору. Ну зачем мне ловить Снежного человека? Тем более, что его не существует? Мальчики хотят это доказать научно, а мне непонятно — как можно доказать, что чего-то нет? Ну бред же, право слово. Мне, наверное, хочется верить, что йетти есть, мохнатый и белый. Так скучно думать, что единственная реальность — этот вагон… Нет, решено — я буду верить в йетти! Может, мы с ним даже познакомимся там, на вершине горы. Он решит меня похитить, и Эдик кинется на защиту. И я смогу его поблагодарить… и даже поцеловать. Словно бы просто так, из благодарности. А потом быстро скрыться в тени палатки. И он будет ждать, и думать — просто так я его поцеловала, за то, что спас, или…

А Зинка и Томкой тоже на Эдика глазкт таращат, коровки наши, му-му-му. По зубам ли толстухам наш красавчик? Ну фиг им, обломаются. Нет, девчонки хорошие, я их очень-очень люблю, но на нашего красавчика-то пялиться зачем? А на меня он начал с интересом поглядывать. Ну да, и в вагоне ресторане тут же рядом садится. Неспроста это, вот! А когда он пел недавно про акацию, он так на меня посмотрел… Я покраснела, кажется. Но надо держать себя построже, нечего ему зазнаваться.

О, чуть не забыла! Мы ж решили студгазету делать. Наше разоблачение легенды об йетти, живущем на горе Мертвецов. Мальчики еще не наигрались в свои игрушки, теперь вообразили себя бесстрашными репортерами с горы военных действий. Но не важно, я и тут должна быть лучшей, и чтобы Эдик это понял. Значит, записываем красивую легенду. Где-то у меня тут лежала вырезка из уральской газеты. Ага, вот она! Читаем, дневничек, читаем.

Когда-то, много тысяч лет назад, во время Всемирного потопа, на гору мертвецов забрались 11 местных жителей, ханси. Но они не понравились Йетти, владыке Горы. И каждый день он сбрасывал вниз по одному пленнику. И в конце концов их осталось двое — мужчина и женщина. Женщина была так хороша, что грозный снежный человек дрогнул. И подарил жизнь ей и ее мужчине, за которого она слезно просила. Он собирался оставить красавицу жить у себя, но она улучила момент и сбежала вместе с любимым. И с тех пор озлобившийся Йетти убивает всех альпинистов, которые попадаются ему на глаза. Особая опасность грозит группам, в составе которых есть девушки.

Ну вот, йетти способен на нежные чувства, я так и думала. Если в древности ему понравилась хансийская дама, а это обычные чукчи, то уж при виде меня он вообще обалдеет. И подарит мне самоцветы. Какие там водятся — сапфиры, изумруды? Сапфиры звучат красивее. А изумруды лучше подойдут к моим зеленым глазам. Ладно, там выберу. Если предложат. Надо бы легенду для газеты покрасивее оформить. И подчеркнуть обязательно, что женщина-ханси, в которую влюбился снежный человек, была длинноногая, длинноволосая и зеленоглаза. Я знаю, что и Юрик, и Димка, и Эдик, и прочие желторотики будут представлять на ее месте меня.»

Я резко захлопнула дневник Лили. Нет, я не могла читать ее веселые записки, и тем более не могла отдать их нервному незнакомцу. Бедная, она только начинала жить, она была влюблена… Что же произошло там, на горе Мертвецов? Этого так никто и не узнал. Лиля погибла там, ее дневник был у меня, но и я знала не больше других.

Моя мама как раз должна была рожать меня, когда пришло страшное сообщение — ее старшая дочь Лиля погибла. Отец рассказывал, что он тогда впервые испугался за ее рассудок. Она плакала все время, пока ее везли в роддом, плакала навзрыд, безостановочно… И когда ей показали крошечную дочку, она все твердила сквозь слезы… Лиля, Лиля, я не отдам Лилю…

Я начала свою жизнь, не зная толком, кто я. Меня звали Ларой, но мать, глядя на меня, часто начинала плакать и звать Лилю. Да, потом я поняла, что она не в себе. Что ей надо лечиться. Но тогда, маленькой, я лишь чувствовала, что живу чужую, не свою жизнь. И все чаще во сне я видела вокруг блестящий, ослепляющий снег. Снежные волны, уносящие меня куда-то далеко, туда, где только отчаяние и страх, и нет никакой надежды. Чувствовала дикую резь в глазах, словно мне выжигали их, выжигали каленым железом, и от жуткой боли я тоже начинала плакать, просыпаясь на мокрой от слез подушке. И мать ни разу не подошла ко мне ночью, ни разу не попыталась меня успокоить.

Все вещи сестры так и остались в нашем доме. Ее, а не мои фотографии висели у нас на стенах, стояли в рамочке на старом буфете. Ее школьная форма, аккуратно разглаженная, висела на видном месте в шкафу. А меня словно и не было, словно я была лишь повторением, лишь тенью… Но хуже всего, что мне и самой постоянно казалось, что меня нет. По воспоминаниям матери, сестра была высокой блондинкой с пышной шапкой белокурых волос, веселой, заливающейся задорным смехом от любой шутки. Я же получилась невысокой, невзрачной, с темно-русыми прямыми волосами, застенчивой и неулыбчивой. Да и как я могла улыбаться, постоянно чувствуя себя кем-то другим? Я иногда вспоминала людей, которых никогда не видела. Мне постоянно снились кошмары: снег, только снежные сияющие кристаллы кругом, синие тени на снежном склоне, страшные крики рядом, а потом — резкая боль в выжженным огнем глазах. Просыпаясь, я слышала призрачный шум колес, девичий смех и чьи-то хмельные выкрики.

Я росла очень грустным ребенком. И моей единственной настоящей подругой была она, та, которой давно не было на свете. Но… она всегда была рядом, вернее, она была во мне. Но говорила со мной лишь тогда, когда я полностью теряла себя в настоящей жизни. И да, я думаю, что два раза она спасла мне эту жизнь.

В первый раз это было давно, в далеком детстве, но запомнилось мне навсегда. Я помнила, как я, пятилетняя крошка, играла с подружкой в теплой песочнице во дворе, возле нашего дома. Песочек был таким чистым, желтым, слегка влажным, и из него получались такие красивые куличики! Я лепила их с помощью пестрого игрушечного ведерка, а подружка набирала песочек в две формочки для печенья. На бортике песочницы вырастали все новые пирожки, которыми мы кормили друг друга, зверски разрушая их и сбрасывая обратно, в сильно раскопанный уже песок.

В длинную светлую косу подружки была вплетена небесно-голубая широкая лента, завязанная на конце в огромный пышный бант, и она очень гордилась им, постоянно теребила, или вообще вытаскивала из волос и прикладывала к синему сарафанчику, а потом отдавала маме, и та, слегка ворча, заново переплетала ей косу. Моя же мама с грустным лицом сидела на низенькой скамеечке, почти не обращая на меня внимания. Впрочем, никаких бантов у меня и не было, волосы мне стригли коротко, как у мальчика. Потом мама подружки с криком: у меня мясо в духовке, сейчас сгорит! — убежала домой. Моя мама просидела на скамейке недолго. Я лишь успела заметить, как она смахнула с носа крупную слезу, а потом она поднялась и быстро пошла к нашему подъезду, приложив ладони к лицу. И мы с подружкой остались одни.