Читать книгу "Слушаю и повинуюсь - Мария Сакрытина"

Ненавижу… Я потянула абайю, оголяя плечо. И, вспоминая, как это делают человеческие женщины, томно пропела:

– Это правда – то, что ты говорил? Я действительно красива?

Во взгляде колдуна полыхнуло оно – желание… Ликуя про себя, я закончила:

– И тебе действительно нравится это тело? Ты хочешь, чтобы оно было твоим?

Я терпела его прикосновения и поцелуи, пока не услышала долгожданное:

– Да…

Я Амани-хумай. Моя суть – свобода и моя судьба – исполнение желаний.

Я улыбнулась, заглянув ему в глаза.

– Ну тогда получай его.

Теряя сознание, я еще успела поймать в глазах человека отражение недоверия, удивления, ярости. Но мой дух отлетел достаточно далеко, и я не слышала новое желание. На руках колдуна осталось только тело прекрасной человеческой девушки. И тоненькая цепочка-связь между ней и духом.

Но этого было достаточно, чтобы пленить меня снова.

Ночь первая

Черный конь для шехзаде

День в Бахре, столице великой империи Гази, начинался рано.

Только-только солнце-Аллат показывалось из-за горизонта, рассыпав по небу сверкающие волосы-лучи, как узенькие улицы наполнялись жизнью. Люди муравьями торопились по утренней прохладе сделать большую часть работы за день, чтобы отдыхать в жаркое полуденное время. Стучали ставнями лавок ремесленники, позванивали колокольчиками водоносы, приветственно распахивали двери хамамы, стучали в гонг жрецы Аллат, отмеряя время. Медленно, величаво ступали по пыльным улицам караваны верблюдов. Они направлялись в порт, а оттуда по самой широкой улице в городе – в хану, главный рынок Бахры.

Здесь, в крытых павильонах, царил полумрак, прорезаемый сотнями солнечных лучей из маленьких круглых отверстий купола. И шум – стук отворяемых ставней-прилавков, шорох шагов по цветной плитке пола, гулкие голоса пустынников-бедуинов и визгливо-звонкие – жителей побережья. Запахи пряностей, манящие ароматы сладостей и тонкая, но стойкая струйка пачули и амбры витали в воздухе.

Жизнь бурлила, стоило солнцу показаться на небе, и затихала, только когда Аллат исчезала за горизонтом, отправляясь на ночной покой.

Но до заката пока было еще далеко.

– Ай, сайеди, рот не разевай, пряности-сладости покупай! – по обычаю звонко, перекрывая шум рынка, зазывал Фарах. – Давай, голубей не считай, покупай, вай-вай-вай!

Амин сгрузил на пол десятый по счету мешок молотой корицы и уселся под прилавком, переводя дух.

– Ай, сайеди! – воскликнул Фарах, подаваясь навстречу заинтересовавшемуся товаром кочевнику. – Ай, хорошая пахлава, свежая!

Бедуин, чей народ издревле славился ненавистью к сладкому, только усмехнулся.

– Куда мне ее?

– Ну… верблюда накормишь! – нашелся Фарах, сверкая улыбкой.

Кочевник, махнув рукой, отошел от прилавка.

– Не идет сегодня торговля, да простит меня Манат, – тихо пожаловался Фарах, давая отдых уставшему горлу.

Амин пожал плечами и молча поднялся. Во дворе ждали еще шесть мешков пряностей и требующие за них денег караванщики-бедуины. Денег у Амина не было, а хозяин лавочки, торговец, сайед Ясар, никому кошелек не доверявший, как обычно опаздывал.

Когда Амин снова вернулся, Фарах ругался с караванщиком – из Аиши или Шакиры, судя по выговору.

– По-твоему, это лукум?! – возмущался караванщик, тыча в мягкий белый комочек узловатым пальцем. – Ты посмотри! Да ты его потрогай! Он уже сгнил давно! И за это – двадцать драхм?!

– Пятьдесят, – степенно поправил Фарах. – За прекрасный шакер-лукум, достойный самого султана, да будут дни его вечны…

Амин улыбнулся, стирая пот со лба. Достойный султан не стал бы на такое лакомство даже смотреть.

Караванщик снова ткнул в лукум пальцем и поморщился.

– Двадцать пять – и это мое последнее слово.

Фарах открыл было рот – возмутиться, но тут по павильону пронесся звон гонга, и громкий чистый голос евнуха возвестил:

– Великолепный, одаренный милостью Манат и улыбкой Аллат, Сиятельный шехзаде Шакир изволит пройти здесь!

Амин торопливо упал ниц, упираясь лбом в пол – пусть его и не было видно из-за прилавка. Рядом бухнулся Фарах, к нему присоединился караванщик – как и все посетители рынка пали ниц, приветствуя сиятельного царевича.

В наступившей тишине шелестели одежды евнухов, позвякивали драгоценные браслеты на холеных руках Шакира, стучали «пятками» копий стражи, приветствуя благословенного.

Амину не нужно было подсматривать, чтобы знать – красивое лицо шехзаде кривится в гримасе презрения. Сиятельному скучно в бесконечных торговых рядах и хочется скорей попасть в сердце рынка – оружейные и ювелирные мастерские, позабавить себя или выбрать подарок для новой фаворитки.

Стража в десятый раз стукнула копьями, и по павильону снова прокатился шорох. Свита шехзаде и сам Сиятельный ушли и вернутся только в полдень – Шакир всегда долго выбирает оружие и перебирает драгоценности. Тщательно осматривает, подробно расспрашивает мастеров, приценивается, словно нет в его распоряжении всей казны султана.

– Чего разлеглись, болваны?! – взвизгнул над прилавком знакомый голос. – Я вам за это плачу?! А ну марш за работу!

Фарах возвел очи горе и выпрямился, напевая:

– Как прикажете, сайед Ясар, как прикажете.

Амин выпрямился и с тоской посмотрел на мешки. Рынок вокруг шумел, возвращаясь к торговле.

Маленький толстенький, но очень голосистый сайед Ясар подкатился к прилавку, подтолкнул Амина к закутанному в хаик, точно почтенная дама – в паранджу, кочевнику.

– Заберешь у него три мешка персиков. И чтобы ни один фрукт не помялся!

Кочевник невозмутимо двинулся к сверкающему солнцем выходу из павильона. Амин, вздыхая, поплелся следом. Ему иногда казалось, что сайед Ясар путает его с ослом. И не только, когда ругается.

Солнце поднялось уже высоко, когда Амин дотащил последний мешок, выслушал от сайеда Ясара весьма нелестное мнение о себе в общем и всей нынешней молодежи в частности, взял пустое блюдо и отправился в дальнюю часть павильона – разделенный на клетки-лавочки склад за пахлавой.

Здесь гул рынка стал тише, зато одуряюще, невыносимо пахло пряностями. Прикрыв нос рукавом, Амин привычно стер пот со лба, огляделся… и чуть не выронил блюдо.

Попав в круг света сквозь забранное решеткой окошко у потолка, у открытого мешка со сливами, которые Амин только что так аккуратно переносил со двора («За каждую раздавленную ягоду сам платить будешь!»), сидел мальчишка-побережец лет десяти на вид и с явным удовольствием набивал рот сливами, персиками, лежащей рядом пахлавой, – всем, до чего смог дотянуться. Еще и причмокивал от удовольствия.