Читать книгу "Полет мотылька - Алексей Калугин"

И без чудес сверхпроницательности было ясно – разговаривать он не хочет. Не только на тему новой национальной программы, а вообще. Геннадий Павлович вздохнул обиженно, но осторожно, – так, чтобы Артем не заметил. Он и сам понимал, что тяготит своим присутствием сына. Поэтому по утрам он обычно лежал с закрытыми глазами, делая вид, что спит, до тех пор, пока Артем не уходил на работу, а около семи вечера, когда сын возвращался домой, отправлялся на прогулку – если, конечно, погода позволяла. Что тут скажешь – взрослому парню муторно жить с отцом в одной крошечной комнатке, где даже ширму поставить негде, – все равно что каморка папы Карло, только нарисованного очага не хватает.

Геннадий Павлович вновь осторожно вздохнул, на этот раз с тоской, вспомнив о тех славных временах, когда он работал в строительной фирме, названной по имени своего основателя – чудного толстого венгра Байке Байбаха. Чем именно занималась фирма, понять было сложно. Судя по названию, что-то строила. Что именно, Геннадий Павлович не знал. Он занимался оформлением заказов на расходные материалы – краску, лак, гвозди, линолеум, паркет. Работа необременительная, ответственности почти никакой, а деньги шли очень даже неплохие. Впрочем, тогда все, кто хотел, зарабатывали неплохо. По курортам заграничным Геннадий Павлович особо не разъезжал, но пару раз с Артемом в Болгарию слетал. Золотые Пески, надо сказать, ничем не хуже той же Анталии. И двенадцать лет частной гимназии для сына Геннадий Павлович смог оплатить. Ну, а потом грянул кризис, и все, как и положено, покатилось в тартарары. Фирма «Байбах» вместе с сотнями других, подобных ей, приказала долго жить. Сам господин Байке Байбах отбыл на родину, а его бывшие служащие разбрелись кто куда. После кризиса, понятное дело, индекс личного благополучия граждан Российской Федерации упал до минусовой отметки. Тех сбережений, что имелись у Геннадия Павловича, хватило ровно на полгода жизни в благоустроенной трехкомнатной квартире в не так давно отстроенном высотном доме в районе станции метро «Улица 1905 года». Когда же деньги кончились, пришлось идти в социальную службу. Карточки безработного и справки о том, что сын находится на службе в армии, оказалось достаточно для того, чтобы получить комнатушку в одном из серых восьмиэтажных домов, что составляли новый район дешевых жилых застроек Марьино-3. Спустя полгода вернулся из армии Артем. С тех пор они так и жили вдвоем, стараясь не глядеть друг другу в глаза и почти не разговаривая.

Артем тем временем оделся – синие кроссовки, затертые джинсы, серая майка, – повесил сумку на плечо и окинул быстрым взглядом комнату, словно хотел убедиться, что ничего не забыл.

– Я пошел, – негромко произнес он, бросив взгляд на прячущегося под одеялом отца.

– Давай, – не глядя на сына, глухо отозвался Геннадий Павлович.

Уже взявшись за ручку двери, Артем замер, как будто вспомнил о чем-то.

– Слышь, отец?.. Ты вроде в город сегодня собирался? – спросил он, не оборачиваясь.

Хотя точно знал, что сегодня у отца встреча с друзьями.

Собственно, кроме этих встреч, у Геннадия Павловича уже ничего не осталось. Ему всего-то пятьдесят два года, а он, как старый пень, сидит целыми днями в комнате и слушает одни и те же компакт-диски. Телевизор посмотреть удается и то лишь когда у Сивкина, пенсионера, живущего через три комнаты влево по коридору, случается меланхоличное настроение. Тогда ему становится грустно сидеть перед телевизором одному, и он топает по коридору, толкаясь в каждую дверь, в поисках компаньона. Так ведь даже пригласив к себе гостя, Сивкин все одно смотрел только свои любимые передачи – «Семейное счастье», «Молодожены», «Страна чудес» и «Веселая кадриль». Сивкину-то что, ему через полгода стольник стукнет, ему лишь бы красивую картинку показывали, а о чем речь идет, он все одно не понимает. А у Геннадия Павловича после просмотра телепередач вроде тех, что обожал Сивкин, мигрень начиналась. Но сколько Сивкина ни проси переключиться на новости или хотя бы на фильм какой – ни в какую! Он даже сериал «Тьма над городом», от которого млели все, от мала до велика, не желал смотреть! В фильмах Сивкину не удавалось уловить сюжет, поскольку каждые десять-пятнадцать минут он начинал клевать носом и ненадолго отключался. А новости его раздражали, потому что он не видел на экране ни одного знакомого лица. Сидя в компании Сивкина перед телевизором, Геннадий Павлович начинал и себя чувствовать таким же выжившим из ума стариканом, не способным ни на что иное, кроме как только пускать жиденькие струйки слюны, глядя на молоденьких девиц в купальниках. Встречи с друзьями по четвергам были для Геннадия Павловича той единственной отдушиной, не дававшей захиреть в тесной комнатке с окном, выходящим на зеленый мусорный контейнер, солнце в которое заглядывало – он точно засек! – всего на тридцать две минуты в сутки. Он жил, считая дни, оставшиеся до очередной встречи, на которую, наверное, пополз бы, даже если бы у него отнялись ноги.

– Так что? – не дождавшись ответа, снова спросил Артем. – Идешь сегодня?

– Иду, – мрачно буркнул из-под одеяла Геннадий Павлович.

И замер, ожидая, что теперь скажет сын.

Артем сунул руку в карман, достал несколько смятых денежных купюр, быстро пересчитал их и с сомнением прикусил верхнюю губу. После некоторого колебания он кинул на стол затертую пятидесятирублевку.

– Я вчера ничего не купил, так что пообедай сегодня где-нибудь в кафе, – сказал он, убирая оставшиеся деньги в карман.

Геннадий Павлович ничего не ответил.

Артем поправил на плече ремень сумки, быстро провел рукой по волосам и вышел за дверь. Мягко щелкнул язычок не так давно смазанного замка. Геннадий Павлович продолжал неподвижно лежать под одеялом, как будто опасался, что за ним все еще кто-то наблюдает. Радио было включено, но разговор о генетике уже закончился. Теперь какая-то певичка с визгливым голосом, надсадно подвывая, кое-как вытягивала муторную историю о трех рублях, оставшихся у нее в кармане, за которые никто не желал довезти ее до дома. «Дура, – мрачно подумал Геннадий Павлович. – И тот, кто написал для нее песню, тоже дурак». Откинув одеяло, Геннадий Павлович поднялся с постели и первым делом выключил радио. Вместо того чтобы погружаться в мутный поток так называемой музыки, лучше было без конца слушать полтора десятка старых компакт-дисков, что хранились в ящике стола, – по крайней мере, точно знаешь, что услышишь. Что такое «оскомина»? Кто-нибудь помнит точное определение? Кислота здесь совершенно ни при чем. Скорее уж скорбь, тоска неизбывная.

Тихо прошуршав, включился компакт-диск, который Геннадий Павлович поставил в музыкальный центр вчера вечером. «Лучшие песни 20-го века». Геннадий Павлович сейчас уже и сам не помнил, когда и где купил этот диск. А может быть, подарил кто. Порой у Геннадия Павловича возникало такое ощущение, что этот диск был с ним всегда, всю жизнь, едва ли не с самого его рождения. И всякий раз звуки музыки с этого старого компакт-диска заставляли Геннадия Павловича испытывать легкую, порою даже кажущуюся приятной грусть. Было, видимо, в ней что-то такое, что трудно передать словами. Филипп Киркоров, Алла Пугачева, Борис Моисеев, Лариса Долина, Игорь Николаев – одни имена чего стоят! А вот Артем почему-то презрительно кривил губы, когда отец ставил свой любимый диск. Делал он это не демонстративно, но Геннадий Павлович все равно подмечал. «Разве поймешь эту молодежь, – снова у них пошла мода на ретро. Слушают «Слейд», «Джетро Талл», «Раш», а то и – господи помилуй! – «Лед Зеппелин» да «Блэк Саббат» какой, будто после них никто уже музыку не сочинял! Одно слово – дети, учиться, на старших глядя, не желают, думают, что мир только вокруг них и крутится. Тут уж, как говорится, ничего не поделаешь, остается только ждать, когда время все расставит по местам». Ностальгически вздохнув, Геннадий Павлович открыл дверцу крошечного настольного холодильника. Курица в него еще, пожалуй, вошла бы, а вот с индейкой уже возникли бы проблемы. На решетчатой полочке стоял пластиковый стаканчик с черничным йогуртом и коробка с круглыми ячейками, в которые были вставлены четыре яйца с аккуратненьким штампиком на каждом: EU – «Европейский союз» то есть. Выбор меню на завтрак был минимальный. Геннадий Павлович вытащил из коробки пару яиц, хлопнул дверцей холодильника и, сняв с полки ковшик с ручкой, осторожно положил в него яйца. Сунув ноги в разношенные домашние тапки, Геннадий Павлович накинул на плечи махровый халат в сине-красную полоску, вытертый на локтях до марлевой сеточки, повесил на шею полотенце, сунул в карман зубную щетку и тюбик с пастой и, прихватив ковшик с яйцами, вышел в коридор. Привычным движением сунув руку в карман, Геннадий Павлович убедился в том, что ключи на месте, и только после этого захлопнул дверь. Не доверяя щелкнувшему замку, он на всякий случай дернул дверь за ручку и не спеша, хлопая задниками тапок по полу, зашагал по коридору.