Читать книгу "Таежная месть - Евгений Сухов"

С отъездом жены я всецело посвятил себя работе.

Первые два года я ходил по тайге без ружья, имея с собой только охотничий нож (некий романтический период в моей жизни), что, по мнению моих родственников и друзей, было полнейшим безрассудством. На третий год ситуация резко изменилась: один за другим стали погибать грибники, и их обглоданные тела стали находить даже близ поселка. А это означало одно: в нашем краю появился медведь-людоед. Вот тогда мне пришлось взяться за ружье.

Откуда взялся в наших краях шатун, никто толком сказать не мог. В соседних районах он не давал о себе знать, столкновений с медведем-людоедом также не наблюдалось. Следовательно, он был местный. Бывает, что медведя на людоедство толкает накатывающаяся старость. Обессиленный, истощенный, не способный, как в лучшие годы, догнать и повалить лося, медведь вынужден довольствоваться более доступной добычей: грибником, у которого, кроме лукошка да вот еще небольшого перочинного ножа для резки грибов, вряд ли что отыщется. Отведав однажды человечины, медведь уже более не остановится. Раненый зверь – тоже короткая дорога к людоедству. Обозленный, он начинает мстить всему человечеству сразу и, отведав крови, превращается в опасного людоеда.

На дворе крепчал июнь – время активного спаривания, в этот период медведи наиболее агрессивны. Не исключено, что погибший грибник случайно сделался свидетелем пылкой медвежьей любви, чего обозленные звери ему не простили.

Охотоведы выдвинулись на отстрел шатуна, и в течение последующих суток было убито два медведя, один из которых предположительно был людоедом, а второго, проявившего неожиданную агрессивность, убили на исходе дня.

Но вскоре выяснилось, что жертвы не окончились. Через неделю пропали еще три человека. Если от первых двух, рыбаков, все-таки что-то осталось, от третьего, грибника, нашли только клочья окровавленной одежды и фрагмент черепа. А это означало одно: или охотоведы убили не того медведя, или людоедов было двое и один из них по-прежнему хозяйничает на территории. Так или иначе, следовало быть предельно осторожным. Медведь не успокоится и будет наведываться в окрестности поселка, как на личную кормовую базу.

Такое уже случалось, и не однажды.

До сих пор старожилы рассказывают о том, что произошло лет тридцать тому назад в соседнем районе, в деревне Выселки. Отрезанная от цивилизации тайгой и двумя широкими реками, деревня находилась в полнейшей изоляции от остального мира. Но людям жилось там неплохо, деревенька входила в число перспективных: край богат рыбой и зверьем, в каждом доме были сплошь охотники и рыбаки, а потому молодежь разбегаться не собиралась. В положенный срок обзаводилась семьями и продолжала жить по своим традициям, что были завещаны дедами: закинуть ружьишко за плечо – и в лес! Мясо и шкуры продавали перекупщикам, наведывавшимся в их края раз в неделю. Так что денег хватало, чтобы отдохнуть на «большой земле» и съездить к родне. Но неожиданно в окрестности объявился медведь-людоед и только за один год задрал восемь охотников.

Охотоведы, прибывшие из райцентра на отстрел медведя, разыскать шатуна так и не смогли. Зверь оказался невероятно хитрым, проворным: умело убегал от погони, обходил многочисленные ловушки и засады. Пробовали его ловить на приманку. Притащили как-то из деревни падшую лошадь, положили ее на тропу, где он обычно проходит, и устроили засаду. Но людоед напал на охотников из-за спины и, задрав сразу троих, ушел.

Пытались затравить лайками, обученными охоте на медведей, но шатун, совершенно их не опасаясь, вскоре передавил всю стаю. Медведю-людоеду объявили настоящую войну, решено было загнать его на равнину, где зверь будет просматриваться со всех сторон. Во время загона было уничтожено пять медведей, один из которых, по предположению охотоведов, должен был быть тот самый шатун. Охотоведы уехали как победители, но уже через две недели медведь-людоед вновь объявился в Выселках: разобрав дымоход, он проник в жилую избу, где растерзал древних старика со старухой.

Молодежь, оставшаяся в деревне, установила дежурство, но в ту же ночь медведь задрал двадцатипятилетнего парня, предварительно расколотив его карабин. Вскоре медведь нашел медведицу, с которой неизменно наведывался в деревушку, а когда у них появилось трое медвежат, то в деревню они стали приходить на прокорм целым семейством.

Сговорившись, деревенские собрали нехитрый скарб на телеги и навсегда съехали с проклятого места. С тех самых пор в Выселках никто не жил, и прежде крепкие дома обветшали и осыпались. Если кого и можно было найти в этой деревушке, так это дикое зверье, считавшее теперь эту часть района своим домом.

Так что история знает немало случаев, когда медведь-людоед способен держать в страхе всю округу.

* * *

Смеркалось, я вышел на крыльцо.

В вольере, отгороженном от остальной части двора металлическим забором, баловались трое забавных медвежат. Двое, с темно-рыжей лоснящейся шерстью, были одногодками, весьма милые мохнатые создания, каких нередко можно увидеть на новогодних открытках, а третий – пестун. Он был на год постарше, посолиднее, имел чуть более светлый окрас, и я в шутку прозвал его Антошкой. Было в нем что-то от деревенского увальня. Нередко можно было увидеть, как пестун, обремененный обязанностями няньки, дает непоседам за непослушание крепкого шлепка. Так что в воспитании медвежат он меня очень здорово выручал.

Медвежат я нашел в лесу подле убитой браконьерами медведицы. Возможно, столь же незавидная участь постигла бы и ее приплод, если бы я не пришел на выстрелы. Браконьеры, заслышав звук приближающейся машины, оставили тушу медведицы неразделанной и укатили быстро на своем дорогущем внедорожнике. Когда я подъехал, медвежата стояли возле трупа матери и, высоко задрав лохматые головы, тихо поскуливали. Мне их было откровенно жаль. Осиротевших медвежат я забрал к себе на заимку, определив в недавно построенный вольер, понимая, что в дикой природе у них практически нет шансов выжить: если их не раздерут волки, охочие до молодого жирного медвежьего мяса, так непременно полакомится родитель. С тех самых пор они проживали в моем вольере, и теперь я им был и за мамку, и за папку, а еще успевал пожурить, как это делает старший, но справедливый дядька.

С медвежатами у меня сложились весьма теплые взаимоотношения, насколько они могут быть у зверя и человека. Веселые, шаловливые, склонные ко всевозможным играм и суетливой беготне, медвежата вызывали умиление у всякого, кто за ними наблюдал. Я не являлся исключением, а потому баловал их, как мог, угощая сахаром, а то и сгущенкой, до которой они были особенно охочи.

Но особенно нравился мне пестун Антошка. Рос он весьма сообразительным малым и через несколько дней проживания в вольере уже охотно откликался на свою кличку, за что неизменно получал дополнительное вознаграждение. У каждого из медвежат был свой характер: младшие были покладистыми, резвыми, любили играючи задирать друг друга. А пестун выглядел поспокойнее, помудрее что ли, взгляд у него был пристальный, исподлобья. И все-таки в нем прятались какие-то неразгаданные бесы, никогда нельзя было понять, что он выкинет в следующую секунду: не то примется ластиться, выпрашивая кусок сахара, не то играючи захочет вцепиться зубами в сапог. Глаза у него были черные и большие, в них пряталась какая-то невероятная затаенная хитрость.