Читать книгу "Ласточка для Дюймовочки - Вера Колочкова"

– Вы ко мне, девушка? – проворковал у нее над головой приветливый женский голос из приоткрывшейся двери сорок первого кабинета.

Даша вздрогнула и, вмиг вскочив, распрямилась во весь рост. Белые волосы красиво и быстро отлетели от лица, обнажив застывшие ступором испуга глаза. И ответить ничего не сумела – только рот открыла да сглотнула судорожно.

– Так вы ко мне? – снова спросила красивая моложавая врачиха с приветливо доброй смешинкой в глазах и улыбнулась ободряюще.

Даша набрала в грудь побольше воздуху, чтоб ответить вежливо и утвердительно, но вместо этого тут же снова его выдохнула и, нервно сглотнув, схватилась испуганно за горло.

– Так. Понятно все с вами, девушка. Бывает. Шок на вербальном уровне, – тихо проговорила врачиха. Потом вздохнула и продолжила: – Ну, заходи… Давай сюда бумажку свою, чего ты ее мертвой хваткой в руке зажала? Ничего, что я на ты? Можно?

Даша оловянным солдатиком прошествовала в кабинет, уселась перед врачихой на стул, скосив невольно глаза на раздвинутую в углу белую ширму. Сжав ладони между коленями, стала смотреть испуганно, как та берет ручку, как шевелит улыбчиво губами, что-то такое ей говоря, как кладет перед собой линованный аккуратно листочек. Бланк, наверное. Все как в настоящей больнице. Как это у них, интересно, называется? Карточка? История болезни? Или беременность – это не болезнь вовсе? Тогда как? История беременности? Нет, не так, наверное. Эту ж историю просто так не возьмешь да не расскажешь, чтоб в карточку ее записать…

– …Эй, вы слышите меня, девушка? Фамилию мне скажите! Потом имя. Потом отчество. Вы меня поняли? Фамилию, имя и отчество!

– Простите… Но как, как же фамилию? – дурным голоском проблеяла наконец Даша. – Я не хочу фамилию. Я потому к вам и пришла, что у вас анонимно…

– Ну конечно, конечно же, анонимно! А фамилию любую скажите. Мне же как-то надо вас зарегистрировать. Назовите любую фамилию. Иванова, Петрова, Сидорова…

– Сидорова? Ну ладно… Пусть тогда будет Сидорова… А имя… пусть будет Татьяна. Татьяна Петровна…

– Хорошо. Так и запишем. Сидорова Татьяна Петровна, – успокаивающе проворковала врач. – А меня зовут Лариса Львовна. А полных лет вам сколько, Татьяна Петровна?

– Семнадцать… – неуверенно произнесла Даша.

– Очень хорошо. Так и запишем. Семнадцать. А теперь слушаю вас, Татьяна Петровна, очень внимательно. Что у вас за проблемы такие?

– Я… У меня… – Даша снова судорожно сглотнула, задрожали губы, пытаясь сдержать подступающие слезы. Лучше бы уж нахамила ей эта врачиха, ей-богу. Лучше бы уж обозвала как-нибудь. А то – слушаю вас… С чего это она вдруг слушать ее собралась? Неужели и без того непонятна ей Дашина проблема? Что она, любопытства ради сюда забрела, что ли? Мучимая заботой о юном своем женском половом созревании?

– Ладно. Все понятно с вами, Татьяна Петровна, – словно ее услышав, вздохнула добрая врачиха Лариса Львовна. – Пойдемте, я вас осмотрю…

А ровно через двадцать минут после мучительно-незнакомой и неприятной процедуры Даша уже почти равнодушно выслушала из ее уст свой приговор. Не смертельный, конечно, но с пожизненным сроком наказания. Впрочем, она и сама об этом давно уже догадалась…

– У тебя уже очень большой срок, девочка. Сделать тут практически ничего нельзя. Ни один врач не возьмется. А если найдешь придурка какого-нибудь, деньгами озабоченного, – себя искалечишь. Помни это. Ему что, он деньги возьмет, и поминай как звали. А тебе жить. Не делай глупостей, девочка. Хорошо? Прошу тебя. Лучше маме скажи. У тебя мама есть?

– Да. Есть. И мама, и папа.

– Что, строгие очень?

– Да нет. Нормальные…

Даша пожала плечами, снова зажала холодные пальцы с французским маникюром между коленками, снова низко опустила голову, дав возможность нежным перышкам-прядкам красиво скользнуть на лицо. И замолчала. Надо было поблагодарить эту Ларису Львовну за проявленную к ней заботу, надо было встать и уйти, но она продолжала горестно и упорно сидеть, будто ждала самого распоследнего, самого спасительного выхода из нехорошей своей ситуации. Мама вот любит повторять, между прочим, что из абсолютно каждой ситуации, даже самой безнадежной, всегда есть какой-нибудь выход… И сейчас добрая Лариса Львовна, совсем разжалобившись, вздохнет решительно и, протянув руку к ящику стола, скажет: ну ладно, что с тобой делать, есть у меня тут одна заветная таблеточка, совершенно случайно завалялась…

– А хочешь, я сама с твоими родителями поговорю, если ты боишься? – вместо того, чтоб тянуть руку и доставать спасительную таблеточку, проговорила Лариса Львовна, доверительно потянувшись к Даше всем корпусом. – Я же вижу, девочка ты хорошая. И родители у тебя, должно быть, люди понимающие. Из дома не выгонят.

– Нет. Не надо. Я сама.

– Хорошо. Сама так сама. А он у тебя кто? Мальчик твой?

– Нет у меня никакого мальчика. И не было никогда. Спасибо вам, Лариса Львовна. Пойду я, пожалуй. До свидания.

– До свидания, девочка. Удачи тебе. Держись. И маме прямо сегодня все расскажи, наберись смелости. А про мальчика и в самом деле забудь, раз он тебя предал…

– Он не мальчик. Он взрослый уже. И все равно его не было, не было…

Так, сама от себя не ожидая, Даша вслух отреклась от Дэна. Вот так – не было его никогда. Не было, и все. Ничего не было – ни летнего солнечного счастья, ни праздника первой любви. Той самой, настоящей. Такой, о которой, казалось, еще ни одна книжка не написана и ни одна трагедия не разыграна, даже самая что ни на есть шекспировская. Потому что ее любимый Дэн был лучше всех шекспировских героев, вместе взятых, а какой-нибудь там Ромео ему и в подметки не годился. А теперь выходит, что не было в ее жизни никакого Дэна. Не было приморского крымского городка, не избалованного отдыхающими, не было и темной, обросшей скользкими водорослями пещерной скалы, принимающей на свою каменную грудь высокие волны, не было ночного костра в маленьком гроте за этой скалой и бесконечных их разговоров вперемежку с нежными объятиями тоже не было…

С Дэном Даша познакомилась в первый же день, как приехала к бабушке на каникулы. Из года в год она с удовольствием проводила здесь, в этом маленьком приморском поселке, а может, даже и городке по южному статусу, три обязательных летних месяца, упорно отказываясь от родительских предложений поехать с ними то в Турцию, то в Египет, а то и на другие красивые берега. Нет, не была Даша так уж сильно привязана к этому месту, конечно. Просто ей до жути нравились летняя самостоятельность, настрой на романтическое, одиночество среди прекрасной природы с маленьким диким, засыпанным крупной неудобной галькой пляжиком, нестерпимо палящим с самого утра июльским солнцем, серо-зеленым морским дном, красиво и загадочно колыхающимся водорослями, если смотреть на него с невысокой скалы сразу за белым бабушкиным домиком.

Бабушка была папиной мамой. Хорошая бабушка, тихая и не вредная. С воспитанием-наставлением к Даше не лезла, да и некогда ей было. С утра уходила на работу, возвращалась вечером. Из тех редких бабушек была, которые всем в своей жизни довольны – и сыном, и невесткой, и внучкой, и погодой, и даже, как ни странно, государственным пенсионным обеспечением. И тем еще, что с работы скромного аптечного провизора ее до сих пор не погнали, несмотря на почтенный возраст. А летом бабушка умудрялась еще и молодых своих напарниц в отпуска отправить и засиживалась на работе с утра до позднего вечера. А себе отпуска бабушка давно уже не требовала. Говорила: зачем? И без того вот-вот на заслуженный отдых, будь он неладен, выпрут, сам собой тогда сплошной отпуск у нее и получится.