Читать книгу "Традиции чекистов от Ленина до Путина. Культ государственной безопасности - Джули Федор"

Бухарин утверждал, что Феликс Эдмундович никогда «не смотрел в зеркало истории»[7], однако очевидно, что и Дзержинский заботился о том, как на страницах исторических исследований будут освещаться деяния его организации. Хотя в 1926 году Дзержинский заявлял, что писать историю ЧК еще слишком рано[8], он все-таки прекрасно понимал, что уже сейчас чекистам стоит позаботиться о том, как «будущие историки» станут интерпретировать события эпохи: так, в конце 1925 года он призвал ветеранов ЧК писать мемуары, чтобы гарантировать, что историческую роль ЧК не станут освещать «однобоко»[9].

Отчасти такую озабоченность вызвал хор голосов современников, осуждавших злодеяния ЧК, в том числе связанные с объявленной в 1918 году официальной политикой «красного террора». Это «море грязной клеветы» грозило поглотить Дзержинского и его людей[10], что и объясняло необходимость привить нужное восприятие органов госбезопасности, направить историческое сознание и память в правильное русло. С этой целью и были созданы тексты, приводимые в этой книге.

Чекист — категория расплывчатая

На IX Съезде партии в апреле 1920 года Ленин произнес свои знаменитые слова о том, что «хороший коммунист в то же время есть и хороший чекист». В книге рассматривается, что означало быть «хорошим чекистом» в конкретные исторические моменты, каковы были основные чекистские ценности и концепции, начиная с активного гуманизма, профилактики и заканчивая духовной безопасностью, в чем заключалась роль чекиста как носителя идеологических посланий.

В последние годы, со времен прихода к власти Владимира Путина и многих его бывших коллег по КГБ, слово «чекист» упрочилось в английском лексиконе. «Чекист» мигрировал в английский язык вместе с его постсоветским собратом «силовик». Оба термина используются в англоязычных СМИ для обозначения лиц, связанных с органами безопасности, «силовики» — конкретно для обозначения военной и мидовской элиты в современной российской политике.

ЧК, созданная в 1917 году, была сразу же объявлен органом, качественно отличающимся от всех прочих институтов подобного рода. Советская официальная риторика всегда старалась подчеркнуть уникальность и беспрецедентность ЧК. В советскую эпоху Чрезвычайный комитет настойчиво представился как особый «орган государственной безопасности нового типа»[12]. Само создание ЧК ознаменовало начало совершенно новой эпохи тотального надзора государства над обществом.

Изначально этот термин стал использоваться в первую очередь для того, чтобы провести различие между советскими органами безопасности и их предшественниками, с одной стороны, и капиталистическими аналогами — с другой. Люди Дзержинского были не представителями тайной полиции, а чекистами, — в этом и заключалось самое главное их отличие. Важно то, что новый термин дал возможность стереть ассоциации с царской охранкой и таким образом позволил обойтись без фундаментального противоречия между заявленной освободительной целью Октября и существованием советской тайной полиции[13].

Реальное значение этого термина всегда было расплывчатым. Термин «чекист», с одной стороны, насыщен смыслами и ассоциациями, с другой же — исключительно неуловим и сложен в определении. Пример тому — случай, который приводит в своих воспоминаниях Филипп Бобков, бывший глава Пятого, антидиссидентского, управления КГБ[14]. Бобков вспоминает один важный разговор с Андроповым — тогда Андропов предложил Бобкову возглавить только что созданное Пятое управление. Очертив свое представление о новом отделении, Андропов сказал Бобкову: «Новое управление должно противостоять идеологической экспансии, направляемой из-за рубежа, стать надежным щитом против нее, И здесь очень важна роль чекистских методов работы». Бобков не пишет, что он ответил на эти слова вслух, но приводит свои мысли: «"Чекистские методы"? Что он имеет в виду? — подумал я». Иначе говоря, реальное содержание категории «чекист» было неясным и туманным даже для выдающихся и опытных чекистов, прекрасно разбиравшихся в чекистских «священных писаниях»[16].

В сущности, категория «чекист» всегда содержала в себе элемент тайны. Чекист никогда не был нейтральным представителем государства. С самого начала он был наделен сакральными атрибутами, мистическим значением и аурой тайны, которая возникла отчасти по причине свойственной чекистам жестокости, отчасти вследствие культа революции[17]. Подобный образ чекиста был коллективным детищем поэтов и писателей молодого Советского государства, многие из которых были болезненно очарованы только что созданными советскими органами безопасности. Писатель Исаак Бабель, как известно, называл чекистов «святыми людьми»; чекист для Велимира Хлебникова был наполовину Иисусом, наполовину Нероном, купавшим людей «в душе смерти», — и это лишь пара примеров.

Размытость значения этого термина объясняется и тем фактом, что сам термин «чекист» окружало жесткое табу[20]. Мифы, создаваемые вокруг ЧК, не упрочились бы без установления ряда запретов на интерпретацию истории этого органа и прежде всего на упоминание тех фактов, которые противоречили бы основным догматам мифа и тем самым ставили бы под сомнение и легитимность всего советского проекта, и заявления о его широкой и прочной поддержке народом. С особенной силой заглушали авторов работ о Красном терроре, самом болезненном эпизоде истории ЧК[21].