Читать книгу "Проект "Асгард" - Сергей Софрин"

Предосторожности оказались напрасными. Экипаж и какие-либо судовые документы на лодке отсутствовали. Матросы нашли здесь лишь ветхую форму немецких подводников времен Второй Мировой войны, неиспользованные дыхательные аппараты и остатки продуктового запаса. В торпедном отсеке и на корме имелись заделанные пробоины, аккумуляторы почти полностью разрядились, перископ намертво заклинило, большинство приборов и агрегатов жизнеобеспечения вышло из строя. Командовавший осмотром офицер в своем рапорте отметил, что субмарина напоминала ржавый плавучий склеп, выброшенный морем на поверхность. Ее состояние было ужасающим. Корабль просто не мог претендовать на роль неуловимого «летучего голландца» глубин.

Интересная деталь: покидая лодку, таинственный экипаж огромными буквами красной краской написал на ее рубке всего одно слово. Не только написал, но аккуратно вывел, почти нарисовал. Рискуя потерять время, свободу, а возможно и жизнь. Пилоты с американского авианосца его не разглядели — цвет обшивки субмарины сливался с цветом букв, матросы не придали увиденному значения. Но некто на берегу, от кого зависел ход операции, узнав о надписи, немедленно приказал вывести субмарину в открытый океан и затопить.

Почему? Тут может быть несколько объяснений.

Во-первых, факт обнаружения подлодки Третьего рейха у берегов Южной Америки спустя пятнадцать лет после окончания войны больно ударял по самолюбию политиков и генералов. Им пришлось бы тогда признать существование до сих пор работающих секретных баз обеспечения, без коих подобный поход был бы невообразим. По сути, это ставило под сомнение окончательный разгром Германии и полное уничтожение ее милитаристского потенциала. Бесследно исчезнувшие весной 1945 года подлодки легендарного «Конвоя Фюрера» и так слишком часто «всплывали» из пучины океана истории, сея смуту в умах охотников за сокровищами и техническими разработками научных институтов СС. Ко всему прочему, еще свежо было журналистское предание 1948 года об антарктической исследовательской экспедиции американской военной эскадры, которую, согласно неким протоколам опроса очевидцев вышеуказанного предприятия, атаковали появлявшиеся из-под воды «летающие тарелки» с нацистской символикой на бортах. Прямых доказательств необычного боестолкновения не имелось, но подобные слухи подогревали интерес к предмету, о каковом бывшие союзники по антигитлеровской коалиции предпочитали загробно молчать или упоминать не иначе, как в саркастическом тоне.

Во-вторых, правительству Аргентины не нравилось настойчивое желание субмарины держаться акватории Гольфо-Нуэво. О закрытых поселениях бывших нацистов, легально процветающих в джунглях некоторых латиноамериканских государств, пресса трубила регулярно — лишний скандал не шел на пользу имиджу страны. Вдобавок, многим заинтересованным лицам частные владения нацистов приносили неплохие дивиденды — как материальные, так и политические: в виде анонимных субсидий на их общественную деятельность. И эти «многие» не собирались резать курицу, несущую золотые яйца.

В-третьих, написанное на рубке слово, возможно, содержало в себе какое-то послание, шифр, кодовое понятие, запустившее механизм уничтожения улик, связанных с походом лодки через Атлантику и высадкой на сушу ее экипажа, благополучно справившегося со своей задачей, несмотря на воздушные налеты, обстрел береговых батарей и преследование сторожевиков. Терять темп эвакуации, чтобы в свое удовольствие позабавиться с кисточкой, дразня аргентинских военных — идея абсурдная. Значит, подводники или их пассажиры придавали содеянному статус крайней необходимости. Осознанно шли на риск, посылая кому-то условный сигнал, обеспечивающий надежную идентификацию их миссии и ликвидацию вынужденно брошенных вещественных доказательств.

Последняя версия — наиболее вероятная. О ней тогда никто не упоминал, но сама идея буквально носилась в воздухе. Ее озвучил в частной беседе уже упоминавшийся выше офицер флота, руководивший осмотром субмарины. Он помнил слово, начертанное на рубке субмарины, и слово это было: «Асгард»[1]…

Монастырь

Маленький пылевой смерч, поднятый скрывшимся за поворотом автобусом, гнал вдоль тротуара обрывки бумаги, горелые спички, расплющенные окурки и коричневые хрупкие скелетики прошлогодней листвы. Сонные, не вполне очухавшиеся после зимней спячки мухи убегали от торнадо по бордюрному камню пешком, позабыв про свои прозрачные крылышки, будто застигнутые врасплох стихийным бедствием шустрые, но еще пьяные со вчерашнего дня друзья именинника. Вслед крутящимся окуркам, бумажкам и нерасторопным мухам с интересом смотрел одетый в сине-оранжевую униформу дворник-таджик. На его лице явно читалась слабая надежда на то, что смерч, благополучно миновав вверенную ему территорию, умчится дальше, к коротко стриженым кустам жимолости, чтобы сгинуть там, среди ветвей и завитушек декоративной ограды.

За спиной дворника начинался спуск к деревянной часовне с автомобильной стоянкой, далее майскими акварельными пятнами вырастал лес, а за лесом, совсем уже внизу, под дымкой утреннего тумана простирался Город. Отсюда, с высоты, он казался странным, сентиментальным, серебристо-розовым, утонувшим в море жемчужным мавзолеем. На многие мили просматривавшимся континентальным шельфом экваториальных широт. Прозрачным, отраженным в каплях мельчайшей водяной взвеси миражом.

Марат вчера побывал в самом его сердце. В эпицентре булыжных мостовых, проходных дворов, скверов и узеньких старинных улочек. На Гоголях, на Пушке, в Столешниках, прошел Сретенкой и Арбатом, выпил бутылку пива на Крымском мосту и обнаружил непреодолимое желание уехать в Питер. Пусть нет там давно Сайгона, нет драйва, пусть облысели вольные питерские поэты и заплыли жирком бунтари рок-н-рольщики — Марат захотел отомстить предавшему его Городу. Опрокинувшейся на спину блуднице, не дождавшейся его из изгнания, легкомысленной продажной девке, польстившейся на дармовую пластическую операцию.

Он думал о Городе в женском роде, всюду встречая рюшечки, бретелечки, шпилечки и резиночки: глянцевых, отутюженных хиппанов, скрипящих умопомрачительно дорогой «косой кожей» рокеров, манерных уличных музыкантов, хронически вкрадчиво улыбающихся менеджеров среднего звена. Мегаполис пах пудрой, духами и ванилью, как пахнут во всем мире фешенебельные ночные заведения с рулеткой, стриптизом и коктейлями. Фирменными коктейлями, которые ловкие бармены умело снабжают приятными волшебными ингредиентами: опийным сиропом расслабленного самолюбования, дурманным экстрактом элитарной сопричастности к розовому гламуру, кокаиновой пыльцой счастливого возбуждения.