Читать книгу "Авантюристка - Кэрол Нелсон Дуглас"

Я покачал головой.

– Что ж, Уотсон, – продолжил мой друг. – Подобная концовка – сладкая, но с ложкой дегтя – пришлась бы по вкусу Роберту Льюису Стивенсону, но вам и этого показалось мало! Вы утверждаете, что единственный в мире сыщик-консультант оказался во власти чар этой леди и он – то есть я – тоскует из-за ее отсутствия и мнимой гибели. Браво, Уотсон! Вам бы пьесы писать. Эту, например, озаглавьте «Элоиза[1]и Холмс».

– Смейтесь-смейтесь, но вам все-таки досадно, что этой женщине удалось вас перехитрить, – поддел я.

– В одном отношении король Богемии был прав: у нее железный характер. Признаюсь, мне понравилась наша схватка. Позволю, однако, заметить, что она окончилась вничью. Если Ирен и победила, то с весьма небольшим преимуществом. Кроме того, – длинными гибкими пальцами Холмс поднял с приставного столика тяжелую золотую табакерку тончайшей работы, – результаты расследования привели его величество в такой восторг, что он не только отблагодарил вашего покорного слугу золотом, но и прислал этот чудесный подарок. А нежные чувства, на которые вы намекаете, отнюдь не являются причиной моих попыток развеять тоску. Я склонен думать, что это у вас на уме одна лишь романтика. Не вы ли, между прочим, прятались у окна, тайком разглядывая мисс Морстен, после того как та нанесла нам визит?

– Откуда вы знаете, Холмс? Вы же тогда ушли вместе с ней.

– Я заметил вас с улицы, дружище. – Он продолжил, не давая мне возразить: – И, кроме того, дел у меня предостаточно. Посмотрите на мой стол. Сколько на нем писем! Некоторые из них прислал французский сыщик Франсуа ле Виллар. Я помогаю ему разрешить одно каверзное дело, связанное с завещанием[2]. А он, в свою очередь, переводит мои скромные монографии на французский язык.

– О ваших расследованиях пишет кто-то еще? – ревниво поинтересовался я.

– Не переживайте, дружище. Никто, кроме вас. Вы, если можно так выразиться, единственный, чьему перу принадлежат рассказы о моей работе. Однако я и сам кое-что написал. Монографии по интересующим меня вопросам: описание ста сорока видов табачного пепла, методов изучения следов, товарных знаков ведущих шляпных мастеров, кодов тайного международного сообщества самых хитроумных преступников, загадочной истории карманных часов, которые откроют зоркому глазу куда больше, чем простой ход времени… Впрочем, Уотсон, я вас совсем утомил. Несомненно, я несу весь этот вздор лишь потому, – сыщик лукаво прищурился, – что в душе моей произошли необратимые изменения, а любовные страдания превратили меня в чудовищного бездельника, так что понятия не имею, за какое дело мне стоит взяться.

– Довольно, Холмс! – перебил я друга и снова уткнулся в газету, словно она могла уберечь меня от его безжалостных насмешек над моим воображением. Стоило хорошенько подумать, прежде чем заявлять, что знаменитый детектив способен на душевные муки, терзающие порой простых смертных.

Глава первая

Жизнь после смерти и прочие неприятности

Трагическая и преждевременная смерть моей подруги Ирен Адлер оказалась едва ли не самым серьезным препятствием в ее жизни.

Для человека ее склада, тонко чувствующего драму жизни, столь скоропостижная кончина обладала неким нежным, почти романтическим обаянием. Ирен с глубоким интересом изучала сообщения о собственной гибели, заполнившие лондонские, венские и пражские газеты, и не скрывала восторга, когда замечала, с каким почтением отзываются о ней газетчики.

– Послушай, что пишут в «Таймс», – призвала меня примадонна. – «…Вероятно, стала бы величайшим драматическим сопрано девятнадцатого века…», «…бархатистый тембр голоса, сравнимый с нежнейшим швейцарским шоколадом, достиг высшего мастерства в исполнении лирических романсов, основы традиций классического пения. Подобному тому, как божественный голос Сары Бернар оживляет произнесенное ее устами слово, глубокое сопрано почившей Ирен Адлер одухотворяло пропетый ею слог». Отчего же они так не писали, когда я была «жива»? – возмущалась Ирен. – «Вероятно»! Придумали тоже!

Поначалу мы, конечно, обрадовались – казалось, известие о гибели Ирен Адлер и ее жениха Годфри Нортона во время железнодорожной катастрофы в Альпах спасет нас от неловкого положения, хотя слухи эти были столь же сильно преувеличены, сколь и сообщение о смерти мистера Твена десять лет спустя[3]. Однако теперь, во второй половине 1888 года, они стали доставлять нам определенные неудобства.

Сразу же после всех наших приключений мы с Ирен и Годфри, чрезвычайно довольные собой, поселились на вилле в Нёйи-сюр-Сен, уютной деревушке близ Парижа. Счастливые молодожены пили шампанское – без меня, разумеется, ведь я не слишком одобряю спиртное (должна признать, что во Франции не очень-то принято хоть что-нибудь не одобрять – вот почему эта страна заслужила столь скверную репутацию).

Мы праздновали их союз, удавшийся побег из Лондона и, конечно же, победу Ирен – вопреки всем препонам, моей спасительнице удалось-таки сохранить фотографию, запечатлевшую ее с королем Богемии. Так что даже я порой баловала себя бокалом шампанского – в тишине, воцарявшейся всякий раз, когда кто-то упоминал имя нашего почтенного соперника, сыщика-консультанта, что проживал по адресу 221-б, Бейкер-стрит.

Мы праздновали и успех виртуозного расследования, проведенного подругой в поисках знаменитого Бриллиантового пояса Марии-Антуанетты – достающей до пола цепи из отборных бриллиантов, переданной на хранение в ювелирную мастерскую мистера Тиффани. Время от времени бриллианты один за другим всплывали в брошах и подвесках, украшающих самых состоятельных леди нашего времени, и даже в собачьих ошейниках – да-да, именно так: у богатых, как известно, свои причуды.

Ирен тоже оставила себе кое-что на память об утерянной королевским двором безделушке – бриллиант старинной французской огранки весом в двадцать пять карат, красовавшийся у нее на шее во время парадных выходов в свет.

Но в этом-то и заключалась трудность, как сказал однажды бард с берегов Эйвона – правда, при несколько иных обстоятельствах[4]. Бриллиант обжигал шею Ирен, словно огненный символ не только триумфа, но и отчаяния: ведь весь мир уже похоронил ее, поверив газетным слухам, хотя в действительности Нортоны опоздали на роковой поезд. Злополучный некролог нанес певческой карьере Ирен куда более серьезный удар, чем король Богемии, вынудивший ее покинуть Пражскую национальную оперу два года тому назад. Увы, мнимая смерть лишила примадонну и удовольствия с гордостью носить на сцене великолепный камень – камень, который она заслужила благодаря своему проницательному уму, а не получила в подарок от какого-нибудь знатного господина, в то время как прочие актрисы частенько добывают подобные трофеи в будуарах богачей и без зазрения совести щеголяют ими перед широкой публикой.