Читать книгу "Страсть принцессы Будур - Шахразада"

В высокое окно заглядывала луна. Ее серебристые лучи пытались остудить пыл возлюбленных… Но разве под силу было далекому ночному светилу остудить страсть, которая живет уже не одно столетие?

Дахнаш горящим взором пожирал ее тело. Казалось, он ревнует себя к себе же самому.

– На свете нет никого прекраснее тебя, о лучшая из джинний! – тихо произнес он.

Маймуна подняла руку и нежно провела пальцами по напряженной шее любимого. Этого крошечного касания было довольно, чтобы Дахнаш вскрикнул. Маймуна обняла возлюбленного и в который раз удивилась небывалому наслаждению, какое ей дарило просто ощущение любимого тела.

Губы ифрита коснулись ее ноги выше колена, и джинния издала протяжный стон. Ей казалось, что это прикосновение еще больше воспламенило ее изнутри. Когда Дахнаш дошел до изгиба бедра, Маймуна уже почти лишилась рассудка от желания.

Но этого Дахнашу было недостаточно, он несколько раз коснулся кожи любимой языком, а потом, словно огромная кошка, провел языком от бедра к животу. Джинния уже вся дрожала от желания, но ее любимый был неумолим.

– Еще не время, любимая. Дай мне сначала вкусить сладость твоего тела.

Маймуна не знала, чего ей сейчас хочется больше – отдаться ифриту или, опрокинув его на спину, начать ласкать его так же нежно и обжигающе страстно, как это сейчас делал он. Но тут язык Дахнаша скользнул у нее между ног. Она заставила себя удержаться от протяжного крика, в котором жажда смешивалась с наслаждением.

«О нет, дорогой, еще не время… Тебе еще рано узнавать, чего бы я хотела сейчас…»

Когда Дахнаш приник губами к ее средоточию желаний, она не выдержала и запустила пальцы в его густые черные волосы.

– Прошу тебя… – вдруг мимо воли почти простонала она.

Не говоря ни слова, ифрит уступил и начал ласкать ее еще яростнее. Она напряглась, но не могла сдержать крика восторга. Сейчас, как никогда, Маймуна хотела ощутить себя во власти этого демона любви. Она хотела, чтобы он дарил ей наслаждение всеми возможными способами. Но оказалось, что даже она не могла угадать всего, что уготовил ей изощреннейший из любовников.

Он скользнул пальцем в ее лоно, и она невольно подалась вперед. Неторопливо любуясь всеми тайными складками ее тела, он осторожно ласкал изгибы ее горячего лона.

Маймуна начала ритмично двигать бедрами, не желая отпускать его. Когда палец погрузился еще глубже, она громко застонала.

– О нет! – в забытьи вскрикнула она.

Он слишком хорошо знал, что надо делать. Прошла не одна минута, а он все продолжал ласкать ее так, как только языком и пальцами мужчина умеет ласкать женщину.

Его теплые губы мяли ее нежную плоть, а палец погружался все глубже, и она уже ощущала приближение жаркой волны страсти. Она словно впала в забытье.

Он ласкал ее все утонченнее и настойчивее, и она уже не могла сдерживаться. Протяжный стон вырвался сквозь сомкнутые губы и жаркая волна наслаждения поглотила джиннию.

Когда она очнулась, то почувствовала прохладный ветерок, который приятно остужал ее разгоряченное тело. Буря желаний так ее утомила, что она не в силах была открыть глаза.

Маймума потянулась к своей груди. Она будто стала полнее, тяжелее. Словно во сне, Маймуна провела пальцами по телу, повторяя путь, пройденный губами любимого. Но стоило ей опустить руку к низу живота, как рядом раздался рокочущий смешок.

– О нет, любимая, все только начинается. Это моя игрушка…

И нежный язык вновь коснулся ее цветка наслаждения. Ощущение было таким острым, что причинило мгновенную боль. Маймуна невольно вскрикнула. И в это мгновение ифрит накрыл ее тело своим. Джинния ощутила, как в ее лоно вторглась его плоть, такая нежная и прекрасная, дарующая наслаждение, какое невозможно забыть очень долго. Стоны джиннии и ифрита слились в один. Дети магического народа соединились в едином водовороте наслаждения.

А жившие неподалеку люди со страхом прислушивались к гулу, пытаясь понять, просыпается ли это вулкан, или, быть может, пыльная буря из южных пределов пытается добраться до взращенных с любовью садов…

Макама[1]первая

В тот день Шахраману, царю теплой страны у теплого моря, исполнилось сорок лет. Был он высок, хорош собой и умен. Настолько умен, что понимал: жизнь человека, даже и царя, не вечна, и любому, а особенно царю, нужны наследники. Понимал он и то, что самая большая сладость в жизни – нет, не любовь! – самая большая радость в жизни – научить малыша смотреть на мир твоими глазами, отдать ему все, что сам познал и полюбил. А наследнику царского рода нужно передать много больше.

И был царь Шахраман печален – ибо не имел он наследника. Было царство, богатое и спокойное, были царедворцы, льстивые и изворотливые, был гарем – многочисленный, но скучный.

– О величайший из великих, о мудрейший из мудрых! О чем ты печалишься в такой торжественный день?

Сладкий как патока голос визиря потек от двери в покои. Неумен был визирь, но верток. А потому до сих пор царь оставлял его на этом посту.

– Нет, благородный Гусейн, я не печален. Я лишь задумчив.

– О чем же задумался ты в это светлое утро?

– Я мечтал о наследнике… Достигнув многого, я начал чаще задумываться о том, кому я передам все то, что увидел и узнал, кто сядет на этот трон в тот день, когда я в изнеможении смогу лишь закрыть глаза.

(Визирь уже много раз прикидывал, каково оно – восседать посреди дивана на мягких шелковых подушках…)

– Но ты же еще совсем молод! – в притворном ужасе вскричал визирь.

– Я, точнее, не стар. И я понимаю, что без наследника скоро стану смешон. Ибо всех известных мне царей Аллах милосердный облагодетельствовал детьми и даже внуками. И лишь в моих покоях не слышны детские голоса.

– Но твой гарем – подлинное украшение подлунного мира! Ни у кого из царей нет таких прекрасных наложниц!

Теперь в слащавом голосе визиря слышалось и возмущение. Да, визирь знал, о чем говорил, – частенько евнухи, задобренные щедрой мздой, приводили в покои визиря царских наложниц (эту часть дворца визирь уже давно считал своей… мечтая, впрочем, о том дне, когда назовет своим и тронный зал).

– Они прекрасны, да… Но скучны. И утехой служат лишь на ночь. А с приходом дня мне хочется видеть рядом с собой не кукольное личико… И слышать не «слушаю и повинуюсь!», а слова мудрой и доброй любящей женщины…

Визирь подумал, что нет для мужчины слаще слов, чем «слушаю и повинуюсь!», но предпочел промолчать.

Царь тоже замолчал. Легкий ветерок достиг покоев и нежно коснулся его лица. Это дуновение словно обожгло его. Мысли обрели стройность, и вдруг Шахраману показалось, что из тягучего болота его лодчонку вынесло в стремительную реку. Он принял решение.