Читать книгу "Дом в небе - Сара Корбетт"

Мама, любившая все яркое, броское, повесила в нашей новой ванной штору цвета морской волны, а свою кровать застелила канареечным покрывалом. В гостиной у старого дивана стоял ее велотренажер. Люди часто засматривались на мою маму. Она была высокая и стройная, с короткими темными волосами, пышными благодаря химической завивке. На ее худом лице влажно блестели большие карие глаза, выдававшие в ней чувствительную романтическую натуру, подверженную внушению. Пять дней в неделю она надевала белое платье с красным кантом и уезжала в Ред-Дир, где работала кассиром в супермаркете «Фуд-Сити». Вечером она возвращалась, везя целую упаковку сока, который покупала со скидкой, положенной сотрудникам. Мы клали пакеты в морозильник и после школы ели сок ложками, как мороженое. Иногда она привозила остатки выпечки в пластиковой коробке, датские булочки и липкие эклеры, оплывшие после целого дня лежания на витрине. А еще видеокассеты из проката, которые мы никогда не возвращали.

Рассел не имел постоянной работы. Время от времени он заключал контракт сроком на несколько недель или месяцев с фирмой «Хай Три», где ему поручали обрезать деревья вблизи линий электропередач за городом. Он был тощий, как гончая, носил темные волосы до плеч, украшая их по бокам перьями. В свободное время Рассел щеголял в алых или бирюзовых рубашках тонкого шелка. На его левом предплечье синела самодельная татуировка в виде птицы, раскинувшей крылья, – орел или, возможно, феникс. Краска начинала стираться, превращаясь в синеватое пятно, и казалось, что кожа в этом месте принадлежит другому человеку, гораздо старше. Расселу было двадцать один год, а моей маме – тридцать два.

Рассела мы узнали задолго до того, как он стал маминым бойфрендом. Когда ему было тринадцать, наши семьи столкнулись по воле злой судьбы и христианской добродетели. Он вырос в резервации Санчайлд по соседству. Сначала исчез его отец, затем мать погибла в автокатастрофе. Мои дед с бабкой, жившие на ферме, летом устраивали лагерь для детей из резервации и в конце концов усыновили Рассела и четверых его младших братьев. К тому времени их родные дети, в том числе моя мама, успели разъехаться, но им хотелось снова почувствовать себя родителями, и индейские мальчишки дали им этот шанс.

Мой дедушка работал сварщиком, а бабушка была торговым агентом фирмы «Тапперуэр», производящей пластиковые контейнеры для пищевых продуктов. Этих контейнеров она продавала больше, чем все другие агенты, вместе взятые, – по крайней мере, в Центральной Альберте, – о чем свидетельствовали отчеты продаж и служебный минивэн у дома.

Итак, несколько лет они возили мальчишек в церковь, в школу, на хоккей, на легкую атлетику и в кружок плетения в местный индейский культурный центр. Когда им случалось подраться, бабушка не вмешивалась, лишь, бывало, со вздохом отсылала их во двор. Она прощала их, когда они воровали у нее деньги. Прощала, когда они грубили ей. Шло время, дети взрослели. Один поступил в колледж, остальные устроились в резервации и в Ред-Дире. И никто не мог предугадать, даже, наверное, сам Господь Бог, что их замужняя дочь, мать троих детей, навещавшая ферму лишь по праздникам, влюбится в Рассела.

Она звала его Расс. Она стирала ему и любила целовать его у всех на виду. Он часто дарил ей розы. В раннем детстве я считала его кем-то вроде дальнего родственника, но теперь, когда он жил в нашем доме, отношение к нему изменилось. Он был не ребенок и не взрослый, не родня и не чужак. Он демонстрировал нам приемы кикбоксинга в гостиной, он ел чипсы, сидя на нашем диване. Иногда он дарил нам подарки. Однажды принес мягкие игрушки для меня и моего младшего брата Натаниэла.

«Милая семейка», – говорила о нас бабушка. Мой старший брат Марк был другого мнения. «Семейка придурков», – бурчал он.

Я была в резервации у родни Рассела не больше двух раз в жизни, потому что мой отец был против, считая, что это опасно. Кузены Рассела жили в бараках у грязной дороги. Они угощали нас сладкими лепешками, тягучими, как резина. Мы играли со сверстниками, которые не учились в школе и пили пиво, пряча банки в коричневые бумажные пакеты. Куда бы мы ни приходили, везде на стенах были вмятины размером с кулак. Мне было знакомо это явление – у нас дома такие оставлял Рассел на внутренней стене из гипсокартона.

Мне порой казалось, что моя мама, сойдясь с индейцем, бросала вызов своим бывшим одноклассникам, детям белых родителей, большинство которых по-прежнему жили в городе. Мама уехала из дому в шестнадцать лет, в двадцать родила Марка. Рассел привнес в ее жизнь новизну, экзотику – молодой, симпатичный, родом из резервации, считающейся у белых опасным местом, населенным нищими грязными дикарями. Мама носила серьги из бисера и ездила в белом хетчбэке. На переднем стекле у нее болтался пернатый ловец снов – амулет, который, как верят индейцы, защищает спящего от злых духов.

Стоит также упомянуть, что мой отец, ее первая любовь, тот самый парень, что на фотографиях держит в роддоме ее новорожденных детей, внезапно объявил себя геем. У него в доме поселился друг – молодой спортсмен с аккуратно подстриженной бородкой, по имени Перри. Когда мы приходили навестить отца, Перри возил нас в бассейн, а тем временем отец, который никогда не умел готовить, сооружал нам холостяцкий обед: нарезка из ветчины, свернутая трубочкой, сырная нарезка, ломтик хлеба и листик сельдерея. Из раза в раз все четыре пищевые группы неизменно присутствовали на наших тарелках.

Отец начал новую жизнь. Они с Перри устраивали вечеринки, он записался в колледж на курсы специалистов по реабилитации умственно отсталых, чтобы помогать другим людям. Мама тем временем трудилась над собственной реабилитацией – читала книги из серии «Помоги себе сам» и старалась не пропускать «Шоу Опры Уинфри».

Вечером Рассел, налив в стаканчик рисового виски из большой бутылки, усаживался на диван перед телевизором. Мама садилась рядом и клала ноги ему на колени. Когда на экране появлялся какой-нибудь смазливый коп или просто аккуратно причесанный молодой человек, Рассел спрашивал, тыча в него пальцем:

– А ведь он красавчик, правда, Лори?

Это было знакомое начало.

– Я уж знаю, – продолжал Рассел, глядя на маму, – что он в твоем вкусе. Тебе бы хотелось, чтобы такой был рядом.

Все молчали. Лицо человека на экране, казалось, приобретало более агрессивное, злобное выражение.

– Так, Лори? Об этом ты думаешь?

Мама отвечала ласковым голосом. Рассел уже ломал ей кости. Она потом не один день провела в больнице. Мы пристально смотрели на экран, чувствуя, как электризуется воздух в гостиной. Она слегка сжимала руку Рассела и говорила:

– Нет, милый, что ты.

Марку уже исполнилось тринадцать, он был почти взрослый. Носил всклокоченную прическу маллет и куртку из вытертой джинсы. Он был склонен к уединению, подолгу бродил в одиночестве, вооружившись своей любимой рогаткой из прочного пластика. Натаниэлу было шесть. Из-за кисты на нижнем правом веке он выглядел букой. Мама и Рассел сюсюкали с ним, называли его «крошка» и «малыш». Ночью он спал на кровати внизу, прижимая к себе игрушечного кролика. Я ходила по пятам за Марком, точно шлюпка за лодкой.