Читать книгу "Восход ночи - Крис Мари Грин"

Шикарно. Просто средневековье какое-то. Добро пожаловать в Лос-Анджелес.

Доун поднялась на крыльцо, и в глаза ей ударил ослепительный свет. А это еще что? В тюрьму я, что ли, попала?

Она позвонила, помахала рукой перед носом в надежде избавиться от липкой июльской жары. Посмотрела на свой допотопный хронометр и раздраженно вздохнула: часы показывали полвосьмого. И мистер Лимпет, и его партнеры наверняка уже разошлись по домам.

Из-за двери доносилось затихающее эхо звонка. В сердцах Доун вжала кнопку до упора. После вчерашнего разговора с Кико Дэниэлсом она сразу же рванула в аэропорт, наплевав, между прочим, на работу в Виргинии. И что, все равно опоздала?…

Господи, да расслабься же наконец. Представь, что тебя видит народ со съемочной площадки, ведь позора не оберешься. Вспомни — в киношных кругах тебя называют не иначе как «мисс Стальные Нервы».

Потеряв остатки терпения, Доун вытащила из кармана мобильник. В тот же миг массивная дверь распахнулась. Девушка замерла, всмотрелась в темный проем, но увидела лишь пустоту. За дверью никого не было.

— Есть кто живой? — спросила Доун, но в ответ услышала только отзвук собственного голоса.

Она застыла на месте, не зная, что предпринять. Войти? Или послушаться проснувшегося в кои-то веки голоса разума и отойти от греха подальше?

Вдруг откуда-то снизу послышался громкий вздох. Доун вздрогнула, опустила глаза и увидела карлика, который стоял, подбоченясь, и смотрел на нее с таким раздражением, что ей тут же захотелось извиниться неизвестно за что.

У незнакомца были светлые волосы, круглые голубые глаза с длинными ресницами, губки бантиком и ямочка на подбородке. «Очень даже ничего», — решила Доун.

— Чего тебе? — проворчал он знакомым царапающим голосом.

Кико, тот тип, что звонил ей вчера? Нерешительность гостьи ему не понравилась.

— Ну что уставилась? Что я тебе, букашка под стеклом?

— Нет, — прошептала она, пораженная грубостью незнакомца. Ничего себе. А она-то думала, что давно разучилась удивляться, недаром снялась в четырех фильмах и трех телешоу, в которых участвовали и карлики, и великаны, и прочие экзотические персонажи — например, женщина, умеющая натягивать на голову собственную губу. Да и можно ли удивить человека, который целыми днями врезается в стены, выпадает из окон и сражается со злодеями и монстрами, раздавая направо и налево пинки с разворота?

— Ну и?… — спросил лилипут.

Она сдерживалась, стараясь не скатиться к своей фирменной манере уверенной в себе личности. К стервозности, то есть. Фрэнк частенько повторял, что к людям следует относиться «по-человечески», если, конечно, эти люди не напрашиваются на хороший пинок. (Правда, ему пришлось повторять это долгие годы, прежде чем дочь усвоила наконец значение этого слова.) Поэтому теперь, хотя хамство незнакомца ее и разозлило, Доун решила, что эта ситуация как раз из тех, где надо бы поступить «по-человечески». Она протянула руку и слегка наклонилась, чтобы человечку не пришлось для рукопожатия вставать на цыпочки.

— Я Доун Мэдисон, дочь Фрэнка.

Он посмотрел на нее так, будто Доун протягивала ему дохлого скунса. А потом повернулся спиной, и ее рука повисла в воздухе, как спущенный флаг.

— Наконец-то, — буркнул он через плечо, удаляясь. — Думали, не дождемся.

Ну и ну. Теплый прием, ничего не скажешь.

Может, она заслужила его недовольство? Провинилась в чем-нибудь, помимо того, конечно, что принеслась сюда на всех парах? Или, хуже того, Фрэнк что-то натворил?

Доун шагнула за порог. Стоило закрыть за собой дверь, как девушку окружил полумрак: темный холл освещали только лучи предзакатного солнца, едва пробивавшиеся сквозь толстые занавески. В воздухе чувствовался какой-то слабый запах — такой бывает в старых домах, в стенах, которым есть что рассказать. Смесь затхлости, увядших роз, старого дерева и лимонной мастики, не теряющей надежды замаскировать прошлое своим тусклым блеском.

Как только глаза привыкли к темноте, Доун обнаружила, что стоит под огромной кованой люстрой — как и положено, с оплывшими свечами. Справа тускло вырисовывался изгиб впечатляющей лестницы.

— Я как раз предохранители проверить собрался, — сообщил мистер Обаяние. — Что-то вылетело у нас внизу.

Доун собиралась спросить его, слышал ли он звонок, но он ее опередил.

— Угу, — ответил человечек на незаданный вопрос, — Вот я и подумал, посмотрю уж заодно.

Нахмурившись, Доун решила поинтересоваться, откуда ему известно, что именно она собиралась сказать.

— Не твое дело. — И, громко топая, он пошел дальше. Этот малявка опять демонстрирует ей спину. «Странный тип, — подумала она. — Наверное, из тех, кому что-то привиделось раз или два, и теперь он зарабатывает себе на жизнь, приставая к туристам на Венис-Бич». Впрочем, Доун эти доморощенные фокусы не впечатляли — в Лос-Анджелесе она насмотрелась всякого, недаром она тут выросла. Этот город — как ваза, в которой каких только фруктов не встретишь.

Следуя за карликом через темное помещение, она вела рукой по стенам, шероховатым от бесчисленных слоев краски, наложенных один на другой, год за годом. Провожатый внезапно остановился, и Доун врезалась ему в спину.

— А как тут у вас с фонариками? — спросила она.

— Брось. Я это место знаю как свои пять пальцев.

Вз-з-зум — отворилась металлическая дверь. Щелк-щелк-щелк — простучало стаккато выключателей.

Вспышка белого света залила комнату — ага, вот и люстра. Доун с любопытством огляделась: голые кремовые стены, старинный паркет, огромный закопченный камин с отделкой из гранита. Над каминной полкой висела картина в охряных тонах: женщину с роскошными формами обвивал алый плащ — казалось, обнаженное тело объято языками огня. В прищуре ее янтарных глаз таилось лукавство и как будто призыв.

Доун рассеянно провела пальцами по влажному от уличной жары горлу.

В этом доме все было слишком. Лос-Анджелес в миниатюре. Замок Франкенштейна, декорированный с отчаянным желанием пустить пыль в глаза.

— Да будет свет, — объявил ее провожатый.

— Слава богу, не такой, как на улице.

— А. — Человечек снова пристально разглядывал гостью — Ну да, ультрафиолетовые лучи.

Лучи? Ультрафиолетовые?

Вяло потирая шею, Доун представила себя со стороны: серая мышка, которой никогда не сравниться с женщиной на картине. Высокая брюнетка в черной майке и черных джинсах; длинные волосы небрежно собраны на затылке. На ногах — байкерские сапоги. Загорелая кожа, светло-карие глаза, тонкий белый шрам над бровью. Слабость к кожаным браслетам, за исключением единственной серебряной полоски, опоясывающей бицепс как свернувшаяся змейка. Последнее украшение — сережки в ушах, в правом их сразу две. Побрякушка-довесок, гордость владелицы, сделана в виде луны, с которой серебряным дождем ниспадают тонкие цепочки с рубиновыми бусинками.