Читать книгу "Дочь Роксоланы - Эмине Хелваджи"

Евнух, удостоверившись, что бостанджи-баши нашел нужную дорогу в этом зыбком мире и шайтан уже не увлечет его на одну из многочисленных тропок греха, вернулся к своим товарищам. Будет о чем рассказать, попивая кофе и смакуя последние сплетни.

Всему свое место и время под солнцем. Цветам – распускаться и умирать, птицам – петь, вить гнезда и выводить птенцов, а евнухам – расслабляться во внутреннем дворике, пить кофе и обсуждать то, что само просится на язык, умалчивая о том, что следует хранить запечатанным в глубине сердца. Впрочем, степень откровенности, равно как и способы умолчания, каждый здесь всегда выбирал для себя сам.

Обычно выбирал правильно. Ошибавшиеся в султанском гареме надолго не задерживались.

Евнуха звали Гюльбарге, и служил он здесь уже восьмой год. Восхождения Хюррем не застал, но оно и к лучшему. Говорили, что тогда гарем лихорадило и лучшие астрологи не могли рассчитать судьбы живущих в тени, отбрасываемой великими женщинами – валиде Айше Хафсой-султан, Махидевран-султан и роксоланкой, стремительно рвущейся к титулу хасеки. Вспоминали случившееся в Изразцовом павильоне – когда со смехом, когда с тайным трепетом. Но всегда – с великим почтением к Хюррем-хасеки. Что бы ни думали, как бы ни относились к султанше в сердце своем, вслух надлежало говорить то, что надлежало, и не отступать от надлежащего даже на десятую часть стамбульского локтя[3].

Внутренний дворик, излюбленное место для праздного времяпровождения свободных от службы евнухов, был невелик: не больше полусотни шагов в каждую сторону, да еще фонтан с бассейном, где плавали золотые рыбки, место занимает. Некоторые говорили, что в Изразцовом павильоне евнухи могли расположиться куда вольготнее, но ведь известно, что там, где нас нет, халва слаще, наложницы красивее, а хозяева куда щедрее. Словом, верить сплетням Гюльбарге не спешил. Его все устраивало – и кадки с пальмами, и покрытые голубыми изразцами колонны, поддерживающие галерею на втором этаже, и умиротворяющий плеск фонтана…

Сейчас во внутреннем дворике было мало народу – дюжина белых евнухов да трое чернокожих. Один из них, многопочтенный Кара, неторопливо рассказывал, затянувшись несколько раз ароматным дымом из наргиле:

– На свете столько ленивых людей, сколько волосков у наложниц султана на головах, а может, и больше. Но никто из них не может сравниться с ленивым пашой, о котором я поведу нынче рассказ.

Сразу несколько человек с разных сторон назвали имя. Кара, ухмыльнувшись, отрицательно покачал головой и продолжил:

– Братья этого паши умерли, и родители берегли его от горячего и от холодного. А он сидел и ничего не делал, только ел, спал и толстел. Родители нашли ему жену, но наследниками паша обзавестись так и не удосужился – ведь ленивый человек ленив во всем.

Слушатели понимающе расхохотались.

В уголке возле пальмы азартно спорили трое евнухов. Долетали лишь обрывки разговора:

– Восемнадцать служанок на винный погреб? Не многовато?

– Да в самый раз! Великий султан… двадцатипятилетней выдержки…

– А где я возьму…

– Тебя за руку подвести?

Чуть в стороне евнух-сандала, уже пожилой, с седыми висками, сердито говорил молодому семивиру, который, судя по виду, был из вчерашних учеников:

– Высеки ее. Послушай меня, мальчик, высеки без пощады, но чтобы не попортить кожу, сам понимаешь. А то она подведет и тебя, и меня. Сама умрет и нас подведет.

Гюльбарге привычно насторожился и приготовился слушать, но сандала закончил разговор, развернулся и ушел, бормоча под нос нелестные эпитеты в адрес собеседника. Тот, впрочем, тоже поторопился покинуть дворик.

– …И вот однажды жена паши, доведенная до отчаяния его леностью, выхватила из печи пылающее полено и как…

Дворик жил своей привычной жизнью. Жужжала невесть как залетевшая сюда из сада пчела. Бегали, тайком смахивая пот со лба, молоденькие ученики евнухов – парнишки, чье имя заменялось названием какого-нибудь цветка. Большего они пока что не заслуживали. Самого Гюльбарге в свое время звали Маргариткой, хотя наставник часто бурчал: «Тебя бы Чертополохом наречь!» Наставник говорил это всем своим подопечным, так что обижаться было глупо. Впрочем, ученику вообще глупо обижаться, что бы ему ни говорили и что бы с ним ни делали. Мальчишки разносили кофе и курительные смеси для наргиле, время от времени шепотом передавали кому-нибудь сообщения или совали в руки записки. Обычная суета, такая здесь была каждый день.

Евнухи постарше спорили о том, что лучше замедляет рост волос – кашица из куркумы или сок незрелых грецких орехов. Чернявого зазнайку, решившего порекомендовать сок незрелого винограда, высмеяли, хотя он, конечно, был прав. Рассказывали о глупой наложнице, хранившей отвар дурмана для удаления волос на лице и забывшей о том, что он ядовит: «И вот однажды…» Рыжий Серхат поведал о том, как заболел на днях кущи-баши, чиновник, ответственный за пробу султанских блюд, и его ученик чуть не уронил отведанное блюдо с носилок, а красное сукно, которым следовало закрыть носилки, прежде чем запечатать их сургучом и унести с кухни, оказалось не совсем чистым. Переполох, соответственно, поднялся немалый, и, пока разобрались, едва не опоздали с подачей обеда.

– А ведь тогда вместо пахлавы на носилках лежала бы чья-то голова, – угрюмо заметил рябой Тургай, и все согласились – да, лежала бы, и даже можно предугадать, чья именно.

Дела у ленивого паши, о котором рассказывал почтеннейший Кара, тем временем шли на лад. Вынужденный слезть с мягких подушек, избитый и несчастный, паша продемонстрировал недюжинный ум и умение вовремя подать падишаху нужный совет. Ну а поскольку паша всячески избегал лишних движений и жена уже готова была подать на развод, пришлось придумывать что-то с зачатием наследника. Тут слушатели уже вытирали слезы от хохота, потому что умудренный опытом Кара, три десятка лет прослуживший в гареме, мастерски описывал проблемы, возникающие в любовных утехах у толстяков, не привыкших к трудам, пускай даже и постельным. История о запутавшихся в руках, ногах, языках и простынях героях рассказа ненадолго отвлекла Гюльбарге от наблюдения за остальными евнухами. Обернулся он на возмущенный вопль:

– Сколько, ты говоришь, просит этот сын плешивого верблюда и шелудивой ослицы, которая родила его в свои собственные нечистоты и бросила там подыхать, а он с помощью Иблиса выжил?

– Видно, дорого просит, – прервав печальную историю о любовных неудачах паши, сквозь смех проговорил Кара.

Горбоносый Дауд, известный невероятной прижимистостью, обратил на чернокожего великана взгляд огромных темных глаз и еще горестнее воскликнул:

– Дорого? Клянусь Аллахом, слово «дорого», почтенный Кара, меркнет перед запрашиваемой ценой, как разум обычного человека становится ничтожным перед величием Пророка, мир ему! Дорого, ха! Скаредность кровожадных гулей, столетиями копящих сокровища, меркнет перед жадностью стамбульских купцов! Вы представляете?.. Нет, вы не представляете, сколько они хотят за шелковый тюрбан!