Читать книгу "Жду, надеюсь, люблю… - Ирина Лобановская"

Девчонки, студентки-близняшки, не принимали отца всерьез. Он объяснял это влиянием тещи и жены и в общем-то ошибался, потому что найти объективные причины семейного разлада непросто, они всегда субъективны, поэтому часто путают причину и следствие. Почему-то, когда жмет ботинок, все ругают его, а не себя, купившего обувь не того размера.

Теща, как считал Евгений Павлович, была женщина своеобразная. Даже чересчур. Старая журналистка, изъездившая страну вдоль и поперек, знающая проблемы маленьких городов гораздо лучше трудностей своей собственной семьи, она всю любовь отдавала внукам. Особенно внучкам, практически неразличимым. Во всяком случае, Евгений Павлович учился различать дочерей лет шесть или семь. Едва заметная разница у сестер оказалась лишь одна: у Марины темнела родинка на правом веке. Но поди ее разгляди…

Своей дочери журналистка дала не совсем обычное имя. Она всю жизнь любила сказки. И, читая их как-то, а заодно прислушиваясь к осторожным и нетребовательным постукиваниям будущего ребенка, решила, что родится дочь Василиса. Может быть, получится даже Прекрасная. В детстве ее дразнили Васькой, в юности она представлялась всем Асей. Асенька — легкая, светлая, с теплыми, прозрачно-зелеными глазами, — такой ее встретил когда-то Евгений Павлович. Сейчас это грузная женщина с жиденькими волосами и больной печенью. Но главное теперь, конечно, — девчонки.

Когда в вестибюле роддома Евгений Павлович прочитал, что его дорогая Асенька подарила ему сразу двух девиц, он качнулся от неожиданности и внезапной тяжелой ответственности и, побледнев, стал тихо, медленно оседать на пол.

— Стыдно, Евгений! — сурово сказала теща, поднимая его с помощью хохочущей медсестры.

— Ничего, папочка! Это бывает! — сообщила веселая медсестра. — В следующий раз так сильно не ошибайтесь!

Стены снова поплыли перед глазами Евгения Павловича.

И началось… Две кроватки, два комбинезончика, две пары сапог, две шубки… Вдобавок девчонки пели, и неугомонная бабка отдала их в музыкальную школу и еще — отдельно — в хор. Купили пианино, и до позднего вечера в доме не умолкали песни, музыка, хохот и визг довольных сестер, неплохо распевающих дуэтом. Теща млела от восторга. Александр смеялся и тоже пробовал фальшиво подпевать третьим голосом. Ася радовалась, глядя на них. В общем, все здорово спелись. Один Евгений Павлович, тоскующий по тишине и покою, не мог никого понять и привыкнуть к своему сумасшедшему, крайне музыкальному дому.

Дочки казались ему слишком требовательными, беспредельно эгоистичными и даже — смешно сказать! — чересчур дружными. Все умилялись их трогательной, искренней привязанности друг к другу — настоящие попугайчики-неразлучники! — а Евгений Павлович усматривал в этом что-то странное, необычное, исходившее от тещи, с ее удивительными поступками и безумными идеями.

Например, взять и всей семьей (шесть человек!) поехать на майские праздники в Крым. Евгений Павлович в ужас приходил от одной мысли, во сколько обойдутся билеты, а все остальные радовались и готовы были лететь хоть сейчас.

Затем теща взялась за его воспитание. Евгений Павлович очень строго принимал экзамены у студентов: ставил двойки половине курса, по три раза перепринимал у лентяев, заставлял учить историю и все такое прочее. И теща, изучив ситуацию, однажды твердо заявила:

— Женя, ты ведь этим самому себе усложняешь жизнь! Тебе из-за этих обалдуев приходится по четыре раза на неделе ездить в институт. Недавно ты принимал какой-то экзамен с часу дня до одиннадцати, считай, ночи. А где-то так уже часам к семи-восьми вечера — пустой институт, внизу охрана колобродит, усмехаясь. Зажигаются огни. А кто еще не сдал — те сидят на лестнице и на банкетках, тусуются. И так ведь они сидят с часу дня! А ты все принимаешь и принимаешь… Все замучились, обалдели, отупели. Я бы на месте твоих студентов подошла бы к тебе и сказала: «Евгений Павлович! Караул устал!» Поставь ты им их жалкие, выплаканные тройки, да с плеч все долой!

Евгений Павлович возмутился, подумал-подумал, махнул рукой и перестроился по тещиному совету. Жизнь и вправду стала намного проще.

Марина важно изрекла:

— Вот что такое — влияние женщины! Евгений Павлович предпочел ее не услышать.

— Папенька! — закричала Марина как-то вечером, вылетая в переднюю.

За ней тут же выскочила Арина. Дома сестер для простоты звали Мариками.

— Мама сказала, чтобы мы поставили тебя в известность, и мы ставим! Нам срочно нужны новые босоножки!

— А где старые? — Евгений Павлович аккуратно опустил портфель на банкетку.

— Старые, папенька, развалились! Невезуха! — радостно сообщила Марина.

Она была старше сестры на шесть минут и всегда начинала разговор первой.

— У нас теперь босоножки на один сезон! Берем дурной пример с Запада! У них там давно все на один сезон, даже женщины. Это только в России — серебряные свадьбы! — И Марина выразительно посмотрела на сестру.

Обе засмеялись. Намек на чересчур затянувшуюся, по мнению близнецов, совместную жизнь родителей был очевиден. Марики не раз предлагали матери разойтись с отцом.

Евгений Павлович тихо вздохнул от такого цинизма и наглости. Все-таки надо признать, что ни теща, ни Ася до подобных дерзких мыслей и высказываний дойти никогда бы не сумели. И стал стереотипно размышлять о молодежи, о проблемах воспитания, о том, что его совсем не так растили, о своих педагогических ошибках и просчетах, о каком-то необъяснимом безразличии и вялости, инертности Аси (как шло, так и ехало), о неоправданных восторгах тещи по поводу внучек. Жизнь была словно снесена неведомой могучей взрывной волной, неизвестно откуда взявшейся. Но всем этим он мог поделиться лишь с соседом Макар Макарычем, и то вскользь, невзначай. Хотя обычно даже небольших, коротких фраз-жалоб хватало для того, чтобы успокоиться, излить душу и вернуться в квартиру другим — отдохнувшим и бодрым.

— Глядя на тебя, папенька, — заявила Марина после перекура, — можно подумать, что врачи ошибаются и курить очень полезно! У вас там клевая говорильня!

Ася улыбнулась.

Перед сном Марина попробовала увязаться за отцом на лестницу, но тот резко, что случалось с ним нечасто, остановил ее. Дочка надулась, будущая певица в кричащей ярко-оранжевой безвкусной кофтенке и джинсах, но, когда Евгений Павлович, вдоволь накурившись, вернулся, она уже жизнерадостно лупила по клавишам в четыре руки с сестрой и пела.

— Папа! — закричала Марина, увидев отца и оборвав пение. — Послушай, что мы совершенно случайно выяснили. Оказывается, нынче почти во всех вузах берут со студентов деньжата и даже заранее сообщают таксу, чтобы ненароком не ошиблись: столько-то рубликов — экзамен, столько-то — зачет. Святая правда! Одна студентка раскололась. Хотя педагоги призваны растить и выращивать честное, бескомпромиссное и светлое во всем поколении. А ты что же теряешься? Чего без толку плакаться на маленькую зарплату? Заяви там, наконец, у себя в институте о себе во весь голос! Или ты берешь денежки тайком от нас? И делаешь секретные клады? А твой сосед и приятель по сигаретам, с которым ты вась-вась, тоже хорош! У него сын давно уже приторговывает чем-то. И теперь стал богатеньким Буратинкой. В кабаках безвылазно. Все по уму! И отцу помогает из тех же денег от продажи. Папаша берет, ничего, чистеньким только хитро прикидывается. А его дочка сделала уже четыре аборта.