Читать книгу "Последний госпитальер - Илья Стальнов"

Замойски обычно доверял своим чувствам. Он бы отложил встречу, если бы не настоятельная необходимость провести ее именно сегодня. Такие встречи не отменяются из-за неважного состояния духа. Возможно, что за ним установлено наблюдение? Возможно. Контрразведка? Вряд ли. У них и так дел полно. Реальнее, что на хвост сели конкуренты. Противостояние между коммерческими структурами на Аризоне порой носит гораздо более жестокие формы, чем война разведок. Что отсюда следует? Надо сбросить слежку и идти на встречу. Благо, Нью-Таун относился к таким запутанным муравейникам, в которых человеку, обладающему достаточной подготовкой, не так трудно затеряться. А уж что-что, а затериваться Замойски умел. Он знал, как обманывать следящую визуальную аппаратуру, запаховых «шмелей» и акустических прилипал. Он умел многое. Гораздо больше, чем положено ему по должности. Впрочем, по какой из его многочисленных должностей?

Нью-Таун– город технического совершенства и эстетических безумств. Трудно найти во Вселенной место, где бы настолько полно удовлетворялись материальные запросы горожан, где бы с таким придыханием относились к человеческому «Я хочу». Он бил по глазам, по нервам, он наполнял людей каким-то смачным безумием. Он обладал дьявольским очарованием. Роботы, почти не отличающиеся по внешнему виду от обыкновенных людей, взяли на себя решение всех проблем по содержанию города в стерильной чистоте и поддержанию в нем образцового порядка. Постоянно меняющиеся фантасмагории создавали потрясающие ансамбли, и невозможно было разобрать, где на самом деле строения, здания, транспортные развязки и произведения искусства, а где стереопроекции. Бывали случаи, что у новичков, впервые прибывших сюда, просто-напросто отказывал вестибулярный аппарат, поскольку линия горизонта ломалась в диком изгибе, солнце растраивалось и светило всеми цветами радуги, в невероятном переплетении линий терялся взгляд.

В городе были свои боги. Главный из них – бог развлечения и веселья. Веселья безудержного, без чура, так, что святых выноси. Раздаточные наркоавтоматы работали без устали. Арены массенсорнаведения не могли вместить всех желающих. Садомазохистские сверхчувственные комплексы будто раздувались от гигантских толп. Над «пятачками» искусств нависали километровые СТ-проекции кумиров, бьющихся в экстазе под музыку, накладывающуюся на ритм-темп. Многие люди не выдерживали экстаза, и тогда не помогали даже реанимационные контейнеры.

Но даже не эти развлечения обладали наибольшей притягательностью. Самая большая радость – в разрушении. В разрушении своих мозгов и душ нарковолновиками. В разрушении вещей и предметов, которые (надо же!) тут же восстанавливались городскими службами. И, наконец, самая большая радость – разрушение себе подобных. В лишенном очертаний и конкретики мире наиболее полновесной монетой считалось чужое страдание. И с этим не могли ничего поделать полицейские службы. Тем более, раз в четыре года эта разгульная «биомасса» вдруг превращалась в избирателей, и с этим невозможно было не считаться, Так что законы, положения, общественное устройство тоже служили толпе, а значит, и ее богу-развлечению.

Если бы на Аризоне не было городов-лабораторий, где собирались лучшие умы, собранные со всей Вселенной и найденные в самой Федерации, если бы с верфей не сходили звездолеты, в военных центрах и школах космофлота не готовились бы отличные специалисты, если бы экономическая элита не забавлялась тем, чем забавлялась не одну сотню лет – преумножением капиталов, от Нью-Тауна остались бы давно одни воспоминания, а его обитатели одичали и скатились бы до пещерного состояния. Несмотря ни на что, частнокапиталистическая система жила. Она функционировала. Она цементировала разлагающийся общественный механизм.

Замойски соскользнул с летящего тротуара, оказался на ленте Мебиуса, уходящей в глубину дикой СТ-проекции, и услышал звук выстрелов, Палили из огнестрельного оружия. Сработали отточенные навыки. Еще только докатился щелчок первого выстрела, а Замойски уже определил, откуда идет стрельба, и занял единственно возможную позицию – скрылся за торговым синтезатором наркотиков.

Стрельбой удивить кого-то было трудно. Двое молодчиков палили из длинноствольных револьверов в дворник-автомат. Они еще не отошли от «Большого шторма» – массового наркопредставления, состоявшегося на соседней плоскости.

– На… На тебе, – вопил один, нажимая на спусковой крючок.

– Э, Майк, влепи ему справа.

– Да отвали ты, желторотый!

– Да сам жри свое дерьмо!

– Ах так, получи!

Молодчик выстрелил в своего приятеля. Промахнулся. Тот выстрелил в ответ. Естественно, промахнулся тоже. «Большой шторм» дает жуткую трясучку рук. Появился наряд копробов. Пули забили по бронированным корпусам. Парни получили по дозе обездвиживающего состава и со всеми почестями, свойственными гуманному социуму, были отправлены по домам. Грех за такие «мелочи» иметь претензии к избирателям, тем более до выборов оставалось всего пять месяцев, а в этот период принимались самые гуманные законы.

Нью-Таун определенно не нравился Джону Замойски, как не нравилась ему вся эта планета – выхолощенная, стерильная. Иногда казалось, что она была создана искусственным путем. Но это, конечно, было не так. Когда-то планета отличалась восхитительной первозданностью, буйной растительностью, жутковатым и яростным животным миром. После того, как на нее набрели три звездолета-разведчика класса «Америго Веспуччи», она разделила судьбу многих других планет в галактике – стала прибежищем для беглецов, которые расползались по звездам после гибели собственной колыбели – Земли.

Впрочем, начальник службы «Секвойя ЛТД» родился не здесь. Он вырос в Санкт-Петербурге – столице Федерации Московия. Там и имя у него было другое, и сам он был другим. Здесь же, на Аризоне, он жил по документам Джона Замойски и делал все возможное, чтобы хоть немного помочь родной Московии в вялотекущей борьбе. Давным-давно, еще в земной истории, существовал термин «холодная война». Он верен был и до сего времени. Только с той поры он еще сильнее прокалился космическим холодом.

Джон Замойски мог опоздать на встречу со своим агентом, а этого допустить было никак нельзя. Стоит опоздать на десять минут, и по правилам встреча переносится. А следующая встреча с агентом по кличке фита состоится только через три галактических дня, но уже сегодня ночью он должен будет передать ценную информацию домой.

Надо крутиться. Порхать с уровня на уровень. Возноситься на километры ввысь и обрушиваться в подземные уровни. Таким образом можно подтвердить наличие слежки и сбить ее.

– Ну-ка, – прошептал Замойски, глядя на индикатор аппарата, вмонтированного в диагност-медицинскую пластину наручного браслета.

Индикатор слежки. Засекает антропо– и техноактивность на контролируемом уровне. Два нуля восемь. Что это означает? Вероятность слежки есть – незначительная. Однако пока коэффициент не дойдет до трех тысячных, на встречу идти нельзя. Надо сгонять. Проверять… Поехали…

Пассажирская турбоплатформа устремилась по спирали вверх… Теперь пересадка в пузырь… Гравиугольник… Дискретная карусель… Туннельник… Голова шла кругом, так что пришлось успокаиваться по гимнастике «Тучэй». Даже кто родился в Нью-Тауне, не может выдержать больше двух пересадок подряд на разные транспортные средства. Несущийся по прозрачному тоннелю «игольник» и падение «пузыря» на два километра за пятнадцать секунд – это выбьет из седла самого подготовленного человека… Ничего, теперь все позади.