Читать книгу "Семмант - Вадим Бабенко"

Так что вот, сутки за сутками: листы разбросаны по столу; ночь, тьма, мертвая тишина. Я пишу ему, потом отвлекаюсь, пишу всем вам. Глаза слезятся и пальцы немеют; порой мне холодно и пробирает дрожь; потом, напротив, я весь в поту — строчу в горячечной спешке, пусть иногда лишь по слову в час.

Писать непросто, хоть история безупречна. Ее сюжет последователен и логичен, в ней все взаправду и понятно каждому. Я сам ее выстроил, от и до. Начал с малого и дошел до конца, и получил слишком много, чтобы справиться с этим. Что ни говорите, полезный опыт; глупо было бы таить его в себе. Можете возражать, поднимать на смех, но мне есть, что ответить, я скажу: «Семмант!» У одних это вызовет злость, у других — зависть. Но пройдет время, и вы увидите, что я прав.

Он не станет ничьим героем — он, конечно же, никакой не герой. Он не воин-завоеватель, хоть и доблестный рыцарь, не знавший страха. Может даже вас так и тянет посмеяться над ним — как и надо мной. Что ж, наивность его превосходит мою — но и все же он, как ни странно, мудр. Никакие насмешки этому не помеха.

Немногие могли бы с ним подружиться — оттого я горжусь, хоть об этом позже — и уж вовсе никто не стал бы соперничать с ним, надувая щеки. Кто решился бы поменяться местами? Это опрометчиво, небезопасно. Его броня блестит нефальшивым блеском, но не спасает ни от одной из стрел. Нельзя требовать слишком многого от брони. И потом, я знаю, всем интересно другое — что же там внутри, под броней?

Я мог бы ответить коротко, но скажу иначе: а вы снимите с себя слой за слоем. Сбросьте вашу одежду, сбросьте маски, смойте румяна. Гляньте попристальней, просто ли разобраться? Это можно делать лишь в одиночестве — ибо стыдно. Все покровы теперь на полу, с них даже срезаны ярлыки. Только и остается, что дальше вглубь — отметая детали, с сожалением или без. Добираясь до главного, что есть внутри, пусть и скрыто, спрятано под замок. В процессе можно утомиться и заскучать, а добравшись — даже и не найти слов. Что-то незнакомое окажется там — каждый ли подберет название? Думаю, что почти никто. И начнут оглядываться — где намек, хоть тишайший знак? И вновь я скажу: «Семмант»…

Слушайте. Я признаюсь: замысел был в другом. Все задумывалось не так, должно было выйти проще. Кто-то даже и упрекнет: я пошел на поводу у порока — и да, я следовал чужой слепоте. Я потакал чужой алчности — что поделать, я хотел как лучше. По крайней мере, я был бескорыстен, может это оправдывает меня хоть как-то. При том, что я вовсе не ищу оправданий.

Не ищу, потому что не чувствую вины — я даже горд собой, мне хорошо. Пусть я многое сделал не так, но теперь я знаю, в чем моя ошибка. В чем ужаснейшее из заблуждений, что может подстеречь любого.

И другие могут узнать тоже — если только у них хватит терпения выслушать меня до конца. Что навряд ли. Но я продолжаю.

Потому что: в любом деле важно лишь одно — двигаться вперед.

Глава 2

Я — Богдан Богданов, гений кибернетики, знаток абстрактного, выраженного цифрой. Мое имя неизвестно почти никому, но те, что знали меня, вспоминают об этом с охотой — по крайней мере, делают вид. Я тоже помню — всех или почти всех — просто потому, что так устроена моя память. Впрочем, в ней, в памяти, вовсе немноголюдно.

Мое детство пестрело событиями, но не оставило заметных следов, переврав к тому же некоторые их них. Я родился в маленьком балканском селе, но семья почти сразу отправилась в скитания — спасаясь в тоскливой спешке от полиции и кредиторов. В результате, в бумаги попало другое место, какой-то невзрачный город, состоящий сплошь из согласных — я так и не научился писать его имя. Моя аура цвета индиго была опознана старухой из Жиара, когда мне исполнилось двенадцать. От старухи отвратительно пахло, но я очень ей благодарен — после ее открытия многое стало на свои места.

Я сменил несколько профессий, объездив всю Европу; был нищ, потом обрел достаток; стал сказочно богат и вновь остался ни с чем. Последние три года я живу в Мадриде — по случайности, спорить с которой у меня не хватило сил. Этот город мне чужд, я его не люблю. Однако ж, он мне покорен — был покорен, пока не начал мстить. Я имел пентхаус в его лучшем баррио, пил сидр с его таксистами, вдыхал его грязный воздух, сдружился с одной графиней. Сейчас я — в сумасшедшем доме.

Он, впрочем, называется по-иному. Госпиталь для важных персон — вот его официальный статус. Но слухи не перебороть, каждый знает: угодившие сюда персоны несколько «того», большинство необратимо. Что не редкость и в общем даже не говорит о них плохо.

По степени моей важности мне здесь не место. Вместо комфортного заведения я мог бы попасть в обычную психбольницу для бедных, если бы не графиня Анна Пилар Мария Кортес де Вега. С ее легкой руки я теперь в окружении аристократов. В палатах по соседству тоскуют доны и доньи — исключительно из именитых семей. Одни из них свихнулись из-за денег, другие от несчастной любви. Есть и такие, что сошли с ума и от первого, и от второго сразу. Впрочем, это я так фантазирую наедине с собой. На самом деле, их проблемы — результат дегенерации мозга, связанной с наследственным вырождением. Гены сблизились до предела; океан вариаций ссохся до размеров лужи. Это судьба всей знати, не желающей идти на компромисс.

С моим генным разнообразием все в порядке. Вырождение не грозит ближайшим потомкам — если таковые появятся на свет. Что ж касается разума, я живу по другим законам — и тоже не признаю компромиссов. Я веду себя так, будто их не существует. К знатности это не относится вовсе.

Мой отец был из башмачников и с детства провонял козьим клеем, а мать, напротив, росла чистюлей в семье банкира, погоревшего на падении фунта. Они неплохо ладили, несмотря на несходство происхождений. Их объединяло презрение к незадачливым предкам, не давшим им ни гроша, ни шанса. По крайней мере, мать не упрекала супруга в бедствиях, подстерегавших нас тут и там — с постоянством капризного рока. Он же, насколько я мог судить, относился к ней бережней, чем было принято в тех краях, и даже наверное видел в ней большее, чем было принято видеть. Что, право, делает ему честь.

При том, отец мыслил весьма конкретно — я бы сказал, предсказуемо-грубо, пусть изворотливо и с хитрецой. Профессия не далась ему в руки, да и не интересовала его ничуть. Он был бродяга по натуре и, к тому же, всюду ввязывался в конфликты с властью. В результате, многие годы мы скитались от селенья к селенью, не имея постоянного угла и нигде не задерживаясь надолго. Нас не любили соседи, а местные приставы сразу чуяли возможность поживиться, что было иллюзией — он всякий раз ухитрялся оставить их ни с чем. Мы изъездили балканские горы, были и в Родопах, и в Пинде, в Долматах и в Динарах, а потом вышли к Дунаю и поднялись аж до Будапешта. Там мы успокоились на время — отец затеял торговлю керамикой, а у матери отыскалась троюродная тетка, обучившая ее гаданию на картах. Наша жизнь обрела видимость постоянства, и у меня, с перерывом в год, появились два брата-близнеца и сестра.

Там же я наконец пошел в школу — с опозданием на два года, что сослужило хорошую службу. Читать, писать и считать я умел и без того, а в классе казался крупнее своих сверстников, так что те побаивались задирать меня, по поводу или без. Все, что им оставалось — выталкивать меня из своего круга, как слишком заметную чужеродную особь, и это принималось мной как должное, пусть без осознания причин. Столь же неприязненно относились ко мне и учителя, но предметы давались мне легко, а что до неприязни, я с малых лет приучился не придавать ей значения. Мои отношения с семьей тоже оставляли желать лучшего; маленькие братья и сестра лишь раздражали своим визгом — я не испытывал к ним теплых чувств. Это сильно расстраивало мать, а папаша сетовал, что от меня нет прока — и наверное не будет, судя по неприкаянному взгляду и неумению сойтись хоть с кем-то.