Читать книгу "ТАСС не уполномочен заявить… - Александра Стрельникова"

— За братиком моим, как у Христа за пазухой. Грамотные вы все, ученые… А с меня чего было взять — я баба простая, деревенская…

— Ага, «мужем битая, врагами стреляная», как в том кино, — сиронизоровала племянница.

— Смейся, смейся… Хотя, — тут тетка Катерина воровато оглянулась на дверь, словно, за ней могла притаиться строгая «заучиха» и накостылять ей за крамольные разговоры с дочерью. — А вот как раз с бабы всегда и есть чего взять. Понимаешь? Я, вот чего хочу тебе сказать… Чтобы продвинуться в этой жизни, Ларка, мужикам надо… давать. А давать — значит беременеть… Природа нас так неудачно состряпала.

— Ну, тетка… Ну, тетка Катерина, сокрушалась на такую откровенность родственницы племянница. — Что уж так мрачно-то? Сегодня медицина в этом вопросе далеко шагнула…

— Да ладно, таблетками на все случаи жизни не напасешься, — она махнула рукой. — Это я тебе говорю, как баба, у которой было 23 аборта. Да еще каких — «в живую», без обезболивания…

Лариса на какое-то время просто оцепенела.

— Ну, и ясное дело, почему я бездетная осталась, — какая-то тень лишь на секунду мелькнула на теткином лице. — Нелегкую жизнь я прожила, — сказала она как бы в свое оправдание.

Грустить — была явно не теткина стихия. Она пристально посмотрела на племянницу, сидящую в плетенном дачном кресле.

— Всё диетничаешь? Ох, тоща, ох, тоща… Одни маслы торчат. Да пойми ты: мужики гладких баб любят, справных…

— Таких, как ты? — сказала Лариса, иронично окинув взглядом габаритную теткину фигуру. — Скажи еще, что хорошего человека должно быть много.

Тетка встала с мягкого дивана, поправляя на себе цветастое платье, и картинно выпятила свою большую грудь вперед.

— Да, помню я, помню, что у тебя «десятый номер», — рассмеялась племянница. — А живот торчит, не мешало б подтянуть…

— Что ты, что ты, — замахала руками на Ларису тетка. — Живот для женщины — такая же гордость, что и грудь. Потому что женщина без живота… — тетка чуть призадумалась, — женщина без живота, что клумба без цветов, — выдала она с гордостью.

Лариса залилась смехам, запрокинув голову на спинку плетеного кресла.

— А чего ты щеришься? — невозмутимо парировала крупногабаритная генеральша. — Сама, небось, лифики на поролоне покупаешь, чтоб сиськи свои увеличить? Да откуда они возьмутся-то при такой худобе… Нагуляй мясца хоть чуток, — посоветовала она миролюбиво и искренне, уверенная в непогрешимости своей правоты.

Лариса тетку любила и отдавала ей должное. Что-то было во всех этих ее прибауточках и сравнениях. Какая-то грубая жизненная правота и сила. Понятно, «университетов» генеральша не кончала, и вряд ли прочитала за свою жизнь пару-тройку книжек.

«А, ведь, и правда, — рассуждала про себя современная и образованная Лариса, — именно через постель бабье устраивает себе и карьеру, и личную жизнь, и прочие блага»…

А про свою личную жизнь племянница генеральши и министерская дочка в одном лице всё чаще стала задумываться. Она уже достаточно накуролесила и погуляла, чтоб было о чем вспомнить на закате дней.

Лариса четко, женским своим нутром с недавнего времени вдруг стала ощущать, что ей хочется прибиться к какой-то уютной и надежной гавани. Любая женщина однажды приходит к этому пониманию. Кто-то раньше, кто-то позже. Но всё равно — приходит. Для Ларисы Паллнны этот рубеж был достигнут в тридцать лет. Она, словно, вдруг остановилась на пропускном пункте перед шлагбаумом, куда не пропускали одиночек без соответствующего штампа в паспорте.

Но помимо этого, такого понятного ей ощущения, было еще какое-то: будоражаще раздражающее и мутное. Что-то такое витало в воздухе. И оно вселяло тревогу, потому что интуитивно молодая женщина понимала, что вся эта происходящая муть вокруг, в конечном счете, посягалась и на ее личное, сокровенное. И так не вовремя. Так некстати.

Предвестие потопа

Лариса Павловна докурила в холле тонкую дамскую сигарету, бросила окурок в высокую урну, зло сплюнула туда же и, цокая каблучками, пошла к себе в отдел.

— Идиот, какой идиот, — произнесла она вслух, находясь одна в кабинете. — «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые», — гримасничая, передразнила она сегодняшнего гостя «Круглого стала» ТАСС. И это цитирует известный экономист… Как говорится, застрелиться и не встать, — Лариса зло усмехнулась. — Что ж удивляться с подобными теоретиками, что наша экономика оказалась в такой… «попе». Или вот эта его фразочка: «Нам повезло, что мы стали свидетелями и участниками стольких катаклизмов истории»… Как будто не ясно, что «рок» и «катаклизм» не могут нести в себе ничего позитивного. И сказал как об этом — почти восторженно…

— Да, — в задумчивости проговорила женщина, — как же тут не восторгаться: «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю»…

Журналистка с грустью посмотрела в окно на примелькавшийся пейзаж. За окном был январь 1991-го…

Уже несколько лет в стране шли какие-то странные реформы. Страна строила то ли капитализм с социалистическим лицом, то ли к социализму пыталась прилепить физиономию дядюшки Сэма, в которую до этого так долго и мстительно плевала…

Эта атмосфера конца советских времен… Непередаваемое время. Это — как конец света. О нем надо писать докторские и кандидатские. Рассказывать, как это светопреставление обрушило огромную страну, как разлетевшиеся осколки ударили по семье — этой (как нам долго внушали) важной и несокрушимой ячейке социалистического общества, как светопреставление прошлось по сознанию и личности каждого индивида…

Это были действительно роковые часы предвестия. И Лариса ощущала, предчувствовала это всеми фибрами своей души.

Бывая на общих тассовских «Круглых столах», куда приглашали известных политиков, экономистов, чиновников и членов правительства, она всё с большим презрением и недоверием смотрела на всех этих мужиков, которые с умным видом зачастую несли просто несусветную чушь. Их глаза говорили ей куда больше слов. У одних они бегали, как у напроказившего школьника, другие смотрели на мир с искренней и неизбывной тоской, а у иных были наглыми и непробиваемыми, словно, говорившими «а после нас хоть потоп».

И Лариса ощущала этот потоп. Ей казалось, что мутные воды его уже подкатывают к горлу, грозя накрыть с головой.

Этот потоп был во всех сферах жизни. И искусство: театр, кино, музыка, литература, к которым она была причастна по причине своей журналистской профессии, не стали исключением.

Как там сказал однажды классик, на которого уже стали поплевывать к тому времени: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Кажется так? Что ж, и он был прав. Потому что. И всё тут. Разве искусство могло быть не задето тем раздраем, что царил вокруг? Разве представители его — не члены того же общества?

«Ну, ладно, ну пусть, — говорил Ларисе ее внутренний голос, как бы возвращая от всеобщего раздрая к частному, личному, и чуть успокаивая. — Ну, положим, папочку спровадят на пенсию. Я тоже без работы не останусь, такая вся из себя мобильная и толковая столичная штучка. Но кто мне может объяснить»… — и тут ее внутренний голос давал осечку.