Читать книгу "Над обрывом - Маркус Вернер"

— Как вы его находите?

Тут уж я вздрогнул.

— Что? Вино? — спросил я.

— Нет, — сказал он. — Вид, ландшафт!

Я ответил, что нахожу его красивым, особенно сейчас, когда зашло солнце и панорама вся в темно-синих тонах, — вообще, этот ландшафт мне знаком с давних пор. Он удовлетворенно кивнул и произнес:

— Знаком с давних пор — сказано точно, а что касается синих тонов… Вы, часом, не художник?

— Нет, — ответил я, — юрист, адвокат, а вы?

— Вот оно что, — произнес он, слегка и, как мне показалось, почти презрительно растягивая слова. На мой вопрос он не ответил, возможно, просто не расслышал: нам как раз принесли еду.

Прежде чем взяться за нож и вилку, он склонил голову и на миг закрыл глаза. «Да он же священник, — подумал я, — черные брюки, черный пиджак, я мог бы и раньше догадаться». Ел он медленно, сосредоточенно, тем не менее я опять с ним заговорил. Сегодня, когда стоял в пробке на Сен-Готарде, сказал я, мне вдруг пришло в голову: я и забыл, что означает Троица, я хочу сказать, забыл, что отмечают на Троицу, — а ведь это нехорошо. Он перестал жевать, глотнул и сказал:

— Сообщения о пробках всегда доставляют мне особую радость. А на Троицу — вьется пламя.

Он вновь принялся за еду, я же, понимая, что фантазерам надо подыгрывать, после некоторой паузы спросил:

— И где же оно вьется, это пламя?

Он не торопясь подлил себе вина, выпил.

— Оно вьется, — сказал он, — над головами двенадцати апостолов, а они символизируют Святой Дух, который через пятьдесят дней после Пасхи нисходит на них, дабы в буквальном смысле слова вдохновить их на славные дела.

— Премного благодарен, — ответил я. — Можно подумать, что вы — богослов.

— Ага, — сказал он. — Теперь вы переменили свое мнение и больше не считаете меня фантазером?

Я испугался и спросил, почему он так решил.

— Глаза, господин Кларин, выдают многое, — сказал он. — Я иногда могу расслышать во фразе то, что думает собеседник, это нетрудно, пока взгляд и слух не отвлекутся на что-то случайное.

Удивительно, что он запомнил мою фамилию и даже сделал в ней правильное ударение — на втором слоге. Я посчитал уместным узнать наконец и его фамилию. Когда я спросил об этом, он на секунду задумался и сказал:

— Лоос. С двумя «о». Но мы сидим с пустыми бокалами. Закажу-ка я еще вина. Вы не против?

Со стола убрали грязную посуду и принесли «мерло бьянко», издалека послышался альпийский рожок. Лоос прислушался, и на лице его появилась болезненная гримаса.

— Вам это неприятно? — спросил я.

Ну, во-первых, он ничего не имеет против альпийского рожка, заметил Лоос. Это, можно сказать, идеальный инструмент для гномов. Во-вторых, он не решился бы порицать их неуклюжую старательность. Единственное, что его раздражает, — это бесцеремонное вторжение звуков рожка в Тессин.

— Согласен, мне вполне хватает здешних чудесных колокольчиков, — сказал я.

— Вы тоже их любите? Это меня радует, — сказал он. — Из-за них я и приехал сюда. Таких тоскливых звуков больше нигде не услышишь.

Я спросил, где он остановился — здесь, в «Бельвю»? Да, ответил Лоос и поглядел на отель, задержавшись взглядом слева наверху. — Здесь моя сторожевая башня. Вон оттуда я могу смотреть ввысь, поверх деревьев, через долину. А вы тоже живете здесь, или?..

— В Агре, — сказал я. — У меня там небольшой дом, где я провожу отпуск.

— И там вы на Троицу отдыхаете от напряженной адвокатской работы?

— Не совсем так, — сказал я. — В это время я работаю. Хочу, чтобы мне не мешали писать.

— Хорошее занятие, — заметил Лоос. — Это будет роман?

— Вы меня неверно поняли, — сказал я. — Речь идет о профессиональной писанине, о статьях по правовым вопросам для юридической газеты. Я занимаюсь проблемами отношений между супругами, прежде всего разводами, у меня большая практика, поэтому мне интересно все, что связано с этим.

— А вот там, на той стороне, зажигаются огни, — сказал Лоос.

Я промолчал и в досаде стал протирать очки.

— Всегда полезно оглянуться назад, — заметил он. — В самом деле, очень важно оглянуться назад, пусть это и некстати, я уже едва решаюсь открыть рот, чтобы высказаться о нынешнем времени, поскольку оно постоянно лишает меня слова. И даже если я всего лишь говорю ему: у тебя есть корни, и я сужу о тебе, во-первых, по этим корням, а во-вторых, по нескольким снам, которые ты так и не смог стереть из памяти, то оно уже чувствует себя оскорбленным и затыкает мне рот.

— Не уверен, что правильно вас понимаю, — сказал я. — Вы хотите сказать, что люди, которые живут только сегодняшним днем, те, что, как говорится, идут в ногу со временем, раздраженно реагируют на критику?

— Примерно так, — ответил Лоос, — но пока еще рано.

— Рано для чего?

— Рано говорить о духе времени и о породе людей, которые жаждут ему соответствовать. Для этого мне потребуется еще несколько бокалов. Вы можете оценить степень моей трезвости уже по тому, что, сидя на этой живописной террасе, я ни разу еще не нахмурил лоб, хотя за это время тут не менее четырнадцати раз пищал или тренькал мобильный телефон. Согласитесь, это должно действовать отрезвляюще. Вы постоянно занимаетесь делами о разводе, неужели у вас не возникает искушения объявить брак в принципе невозможным?

— Искушение — неподходящее слово, — сказал я, — правильнее будет сказать: уверенность. Наблюдая бесконечные муки двух страдальцев, я пришел к выводу, что брак — это прямое насилие над человеческой природой, которая представляется слишком капризной, чтобы ее можно было выдрессировать или хотя бы заставить усвоить несколько правил поведения, каковые, если их соблюдать, вероятно, сделали бы брак возможным. Никакими словами нельзя описать, что делают друг с другом разводящиеся супруги, пусть даже из-за желания зачеркнуть этим счастливое прошлое. Это полное безумие, что, хотя каждый второй брак кончается разводом, люди все не могут остановиться, перестать заключать брачные союзы. И еще большим безумием представляется мне то, что более двадцати процентов заключаемых браков — повторные.

Лоос, слушавший с таким напряженным вниманием, что я с охотой пустился в рассуждения, вдруг перебил меня:

— Так, значит, вы холостяк.

— Да, и, как вы, должно быть, заметили, убежденный холостяк.

— Стало быть, ваша человеческая природа не подверглась дрессировке? Это хорошо, — сказал он и, пока я раздумывал, всерьез он это или в насмешку, тихо произнес: — Для меня он был родиной.

Я попытался поймать его взгляд, но он смотрел в долину.

— Кто? — спросил я.

— Брак, — ответил он.

— Но теперь все в прошлом?