Читать книгу "Меня не купишь - Касарьего Мартин"

— Их тоже нет.

— Хорошо, тогда просто самый дорогой из всех светлых. Я о табаке, табак должен быть светлым. Мужчин это не касается.

Эльза опять улыбнулась Тони. Я еще не упоминал — к слову не пришлось, — что парнишка был смуглым и темноволосым, поэтому вполне мог принять слова Эльзы за комплимент. Тони протянул ей пачку «Кэмела».

— С вас триста пятьдесят.

Мне было жаль Тони. Думаю, он вполне способен на протяжении полугода воспроизводить в памяти черты этой женщины да еще верить, что она мечтает о том же, о чем и он. С женщинами у Тони был полный провал. Большое сердце — но на костылях. Я верил, что он встретит свою принцессу из сказки, свою прекрасную белую ворону, но, если и другим это удается не сразу, что уж говорить о нем. Как-то Тони увидел фильм о девушке, полюбившей безногого инвалида, но в его жизни такого пока не случалось. У него никогда не было невесты, и теперь он обалдело таращился на Эльзу. Он не понимал, что происходит. Но я-то отлично знал: просто-напросто Эльза покупает сигареты. В любом случае изумление Тони было оправданным: этот захудалый бар был неподходящим местом для такой женщины, как она По крайней мере, внешне. Свет падал так, что наши тени четко вырисовывались на стене. Я разглядывал силуэты, как будто разговаривали они, а я присутствовал на спектакле театра теней.

— Дашь прикурить?

Эльза открыла пачку, грациозно извлекла из нее сигарету и сжала ее губами. Никогда и ни за что она не прикуривала сигареты сама. Она вполне могла просидеть двадцать часов с сигаретой во рту, умирая от желания курить, но не прикасаясь к зажигалке, если в радиусе пятисот метров был хоть один мужчина. По ее мнению, каждому в этой жизни отведена своя роль. Она была Девушкой.

— Я дам, — вступил в разговор мужской силуэт.

— Ох, Макс, — не оборачиваясь, ответила женская тень, — я думала, ты так и просидишь всю ночь, не проронив не слова. Кстати, купи себе новые ботинки. Глядя на твои, можно предположить, что они проводили в последний путь не один сломавшийся от старости шагомер.

Если я ее и удивил, она никак этого не показала. Она узнала бы мой голос из миллиона других, пусть он сегодня и проспиртовался насквозь, пусть она не слышала его шесть лет. На мгновение сигарета задрожала в ее губах, но тут же замерла. Когда Эльза наконец обернулась и взглянула на меня, она излучала спокойствие. Да, она по-прежнему блестяще владела собой, но теперь она носила пальто, предмет, который прежде ненавидела и не надела бы даже по ошибке. Эта новая Эльза, ласково коснувшаяся моей руки, пока я подносил зажигалку к ее сигарете, не хотела больше противостоять холоду, рассчитывая исключительно на собственную волю. Значит, она стала слабее? Или — почему бы и нет — человечнее?

Эльза прикурила и отодвинулась от меня, разглядывая.

— Ты родилась не в Испании, страдала искривлением позвоночника, была полна противоречий, имела твердые убеждения и никогда не носила пальто. Что осталось из всего этого?

— Я по-прежнему родилась не в Испании, милый. Я одним глотком опустошил стакан и повернулся к Тони.

— Плесни мне еще.

Странный букет очарования, ненависти, страха и желания, букет, который я считал навсегда увядшим, вновь расцветал ярко-красным, черным, зеленым цветом.

— А ты? Потерял свою фляжку?

Дикая алая роза. Эльза глубоко вздохнула. Когда она бывала возбуждена, то вот так, с сигаретой в руке, напоминала мчащийся на всех парах паровоз. Ее губы были накрашены с графической точностью египетского иероглифа.

Я запустил руку во внутренний карман пиджака и достал фляжку, некогда блестящую и серебряную, а теперь испещренную темными царапинами. Я перевернул ее вверх дном. Не вытекло ни капли.

— Пусто, — сказал я. — Она пуста, как твое сердце.

Неожиданно женская тень качнулась и упала в объятия мужчины. Я перестал разглядывать силуэты на стене.

— Господи, Макс, — выдохнула она, — неужели это правда ты? Что с тобой произошло?

То есть как это — что со мной произошло? Пожалуй, девочка немножко припозднилась со своей заботой. Ее слова пощечиной разрушили очарование — а как еще скажешь? — и вернули меня в реальный мир: к шраму на шее, ранним морщинам, всему моему потрепанному виду, заношенной одежде. С ней же, напротив, ничего плохого не произошло: она была великолепна, и Тони, таращившийся на нее так, будто это была первая женщина в его жизни, даже не вспоминал о том, что до сих пор не получил ни песеты из тех трехсот пятидесяти, которые она была должна за пачку «Кэмела». Поразительно хороша. Прошло шесть лет, но эта тридцатилетняя женщина ничем не уступала той, двадцатичетырехлетней. Она стала даже лучше, жизнь не ополчилась и не озлобилась на нее. Готов спорить, что скорей Эльза злилась на жизнь. Я убрал пустую флягу и взглянул в зеркало. Оно отражало чудесную картинку: одетая в элегантное пальто женщина с копной ухоженных светлых волос в объятиях довольно оборванного мужчины — и безусый мальчуган, опирающийся локтями на стойку и зачарованно созерцающий эту сцену. Чем не воплощенная Любовь? Мужчина отстранил от себя женщину и сказал:

— Ты слишком много куришь.

Эльза глубоко затянулась, ни на мгновение не отрывая от меня взгляда.

— Я пытаюсь бросить, милый. — И непроизвольно выдохнула дым в мою сторону.

Шесть лет мой автомобиль ни разу не припарковался в ее уютном гараже, шесть лет я ничего о ней не знал. Шесть лет не видел ее. Пять лет, одиннадцать месяцев и три недели я ненавидел ее. А песня все звучала. Когда любовь прилетает,/ глупо искать виновных;/ нет у любви законов, чисел и расписаний,/ если желанья наши сплавились воедино,/ усталая лошадь в саванне… Тони налил мне виски. Я схватил бутылку, не давая ему унести ее.

— Оставь мне всю бутылку, Тони.

— Не пей больше, — попросила Эльза.

— Почему?

— Тебе будет плохо.

— Она всегда заботилась обо мне, как сестра милосердия, — поведал я Тони, все еще сжимавшему бутылку и смотревшему на нас в изумлении, не в силах поверить, что я был знаком с этой дамой из высшего общества — Я же тебе сказал, оставь бутылку. Тони отпустил ее.

— Тогда дай и мне рюмку. Только не этой отравы. Налей чего-нибудь поприличнее.

— Она всегда так, — пояснил я, — если я пью, она тоже пьет, не пью я — не пьет она. По-моему, это называется алкогольной солидарностью или чем-то в этом духе.

— Тебе есть чем платить? — выпалил Тони.

Пресвятая Дева! Настал мой черед удивиться. Он спросил это, чтобы как-то поучаствовать в разговоре, и это оказалось первым, что пришло ему на ум, или он решил поставить меня на место? Тони отлично знал, что я всегда расплачиваюсь в конце месяца. А иногда — в конце следующего месяца Чертов официантик.

— Плачу я, — вмешалась Эльза.

Тони уже наливал ей виски. Он извлек «Баллантайн», полускрытый другими бутылками поплоше. В «Голубом коте» «Баллантайн» приберегался для особых случаев. И я был согласен с Тони: сегодня был именно тот случай. Думаю, таким образом раз и навсегда определялась категория заведения. Эльза поднесла к стакану два пальца, показывая, сколько наливать. Два длинных тонких пальца без колец. Я поздравил себя с отсутствием последних — и тут же обругал. Разве мне не безразлично? Оказывается, нет. Признать это значило разбить себе сердце. Тони посмотрел на часы. Без пятнадцати одиннадцать. На мгновение наши взгляды встретились. Тони ни за что не хотел пропустить хоть слово, но с желудком не поспоришь, а именно в это время он всегда съедал горячую сосиску. Если не удавалось заполнить пустоту, его тошнило. К тому же он мог продолжать слушать, о чем мы говорим, и из кухоньки, расположенной прямо за баром. Я бровями сделал знак, что он может отправляться готовить чертову сосиску. Прежде чем скрыться за дверью, перекидывая костыли и грохоча, как Ланселот, он чуть-чуть убавил громкость магнитофона. Он боялся что-нибудь прослушать, но мне было все равно, музыкального фона и так хватало.