Читать книгу "Свитер - Бланка Бускетс"

Понятно, что Сандру подобные проблемы не мучили, уж ей-то наверняка известно, что это за червяк такой, и вряд ли он показался ей столь ужасным, если судить по звукам, которые она издавала и которые свидетельствовали отнюдь не о страхе или отвращении. Должно быть, она от души наслаждается этим красным яблоком; Долорс вновь усмехнулась и первый раз в жизни задалась вопросом, откуда монахиня знала такие подробности об этом черве, коли блюла все обеты, ведь в те времена ни журналы, ни телевидение не обсуждали подобные вещи, да и вообще считалось непристойным обнажить даже локоть, не говоря уж о том, что выше, и только попав домой на каникулы, девочка могла соскрести с себя накопившуюся грязь — ведь в католическом интернате все, что выше локтя, находилось под запретом. Когда она сняла одежду, ей совсем не понравилось собственное немытое тело, да и пахло от нее соответственно. Нынче все наоборот, думала Долорс. Она представила себя тогдашнюю одетой так, как Сандра. Представила, что сказала бы монахиня — та, что рассказывала про яблоко и червя. Даже помыслить страшно, а впрочем, скорее всего, та ничего не сказала бы, только сообщила бы обо всем родителям, потом всем остальным и превратила бы ее в наглядный пример заблудшей овцы. И еще неизвестно, закончилась бы эта история только переселением в спальню для девочек из бедных семей, тех, что обшивали таких учениц, как она, и прислуживали им за столом, или нет. В самом деле, произойти могло все что угодно, если б ей вздумалось предстать перед монахиней — как ее звали, уже не вспомнить — в одной из тех маек, что совершенно безнаказанно носит Сандра. Иногда, конечно, внучке приходится облачаться в свитер с высоким воротником, — вроде того, что Долорс задумала связать, — например, когда она подхватила бронхит и Леонор так на нее кричала, что голос сорвала. Они шумели прямо у нее над ухом, не обращая внимания на то, что она сидит в столовой; никто никогда не принимает в расчет, что Долорс в комнате, как будто она мебель. Печально, когда тебя в упор не видят, но в этом есть и свои плюсы: ты получаешь возможность услышать то, чего обычно никто не слышит. Да, даже в самом тяжелом положении есть свои положительные стороны, и теперь, когда старая Долорс живет в доме дочери, она чувствует себя так, словно взирает на окружающее с крыши высокой колокольни и видит то, что недоступно другим.

Например, в тот день, когда Леонор сцепилась с Сандрой из-за бронхита, который та подхватила, как утверждала Леонор, из-за пристрастия к «голым» майкам, Долорс, если б могла, посоветовала бы дочери оставить в покое простуду, насморк и температуру и обратить внимание на то, как Сандра питается. Потому что Сандра очень мало ест, а Леонор об этом понятия не имеет. Ведь они вместе не обедают и не ужинают, а в выходные девчонка предпочитает гостить у подружек. Ей, Леонор, невдомек, что Сандре самой не нравится, как сидят на ней все эти майки в обтяжку, она расстраивается, что не может подобрать штаны себе по размеру, а потому сидит целыми днями голодная, — видите ли, считает себя толстой. Из своего кресла в столовой Долорс наблюдала, как внучка рассматривает себя в большом зеркале в прихожей, как поворачивается перед ним то так, то этак — боком, передом, попкой — и с лица ее не сходит гримаса отвращения. Да нет ее у тебя, попки, Сандра! Одни кости. Как все меняется, однако! Во времена монахинь, яблок и червей считалось нормальным, чтобы у девушки имелось немного жирка, а щеки чтоб были крепкие, наливные. Бабуля, говорил Марти, прожив столько, сколько ты прожила, ты должна прийти к простому выводу: все представления о хорошей фигуре зависят от того, в какие годы ты живешь, — тучных коров или коров тощих. У человека может быть хорошая фигура, даже если он лопает все подряд, потому что привык голодать. И наоборот, если он ограничивает себя в еде, потому что ее столько, что она уже из ушей лезет. Должно быть, так оно и есть.

Одним словом, с Долорс не считались. Леонор ходила с миной вечной усталости на лице, непонятно из-за чего, но тем не менее… Жофре… Жофре есть Жофре. Он родился на свет для того, чтобы изменить мир при помощи заумных речей, которые никто не в состоянии понять. Чего же вы хотите от преподавателя философии? Вот когда Долорс ходила в монастырскую школу, учительница, которая вела у них этот предмет, ничего в нем не смыслила, она приходила в класс и говорила: откройте книги и читайте! По главе в час. Им полагалось изучать философию и литературу, но получалось, что занимались они в основном литературой. Читали и пытались переварить рассуждения Платона, Аристотеля и Сократа, да, собственно, и все, потому что книги запрещенных философов пришли позднее, похожие на черные дыры во времени. Неразрешимые загадки. Несуществующие имена, которые, как оказалось позднее, много позднее — спустя годы, не просто существуют, но и немало значат в истории человеческой мысли. Ей еще повезло, потому что, как потом обнаружилось, она узнала от монахинь гораздо больше, чем Леонор, тридцать лет спустя посещавшая ту же школу. Времена становились не лучше, а хуже. Почему-то вдруг все стало считаться грехом, все оказалось под запретом.

Старуха подумала, что уж в грехах-то она знает толк, и заулыбалась. В самых разных грехах, больших и малых. Некоторые из них столь велики, что никто и представить себе не может, чтобы их совершила такая женщина, как она. Если бы Леонор узнала, что пригрела в своем доме такое чудовище, она бы ее, наверное, выгнала.

Какой же рисунок выбрать для свитера Сандры? Какую вязку? Долорс вспомнила, что где-то у нее должен лежать журнал с разными схемами для вязания крючком. Что, бабуся, салфеточку вяжете? — говорила ей женщина, которую пару раз в неделю дочь присылала к ней убирать квартиру, а потом добавляла: симпатично получается; эта сеньора держала ее за слабоумную только потому, что она уже не могла передвигаться так легко, как в шестьдесят, — должно быть, столько сравнялось самой уборщице. Эта женщина разговаривала с Долорс как с малым ребенком, а та сухо отвечала, что это вовсе никакая не салфеточка, а шарф для внука, разве не видно, что это нельзя положить на стол? И вообще, никакая я вам не «бабуся», меня зовут Долорс. Кто на самом деле был слабоумным, так это та самая сеньора — вот уж действительно, коли ума нет, так откуда ж ему взяться. Хорошо, хорошо, отвечала уборщица так громко, словно на сцене выступала, а потом Долорс слышала, как та докладывает по телефону Леонор или Терезе, мол, головка-то у нее светлая, прям удивительно, так что не переживайте, она в полном порядке, ваша мама, в полном порядке. В порядке, да. И под неусыпным надзором. Мама, ну почему ты не хочешь перебраться к нам, у нас же большой дом… Уже давно Леонор настойчиво предлагала ей съехаться. Тереза ничего подобного не предлагала, поскольку живет в Мадриде, хотя, если честно, что она там потеряла, в этом Мадриде? Это политика, мама, говорила ей дочь, она всегда так говорила, но вывод один — у Терезы своя жизнь. Леонор, напротив, все никак от нее не отставала, Долорс каждый раз отвечала «нет», но я ведь переживаю, мама, потому что, если с тобой что-нибудь случится, мы ничего не узнаем, ну куда это годится? Все зудела и зудела, пока наконец Долорс не рявкнула ей в ответ так, как иногда она это умела: хватит! коли умру, так умру здесь, и закончим на этом! В моем возрасте уже можно делать то, что хочется, а я хочу жить в своем собственном доме. Леонор оскорбилась, конечно, потому что Леонор очень чувствительная и очень обидчивая, да и вообще — размазня, так что со слезами на глазах она ответила, мол, хорошо, хорошо, я больше не буду к тебе приставать, закончим на этом.