Читать книгу "Плащ душегуба - Крис Эллиотт"

Видите ли, в поисках истины я раскрыл кое-что настолько умопомрачительное и подрывающее устои, настолько офигенно улетное, что теперь, излагая все это вам, я должен предпринимать серьезные меры предосторожности. Тут уже не просто история Веселого Джека Крушителя, а тайна с далеко идущими последствиями.

Поймите также, что и самого меня затянули эти события, так что я подвергаюсь теперь нешуточной опасности. Я – это я и есть, автор, Крис Эллиот, а не один из тех вымышленных рассказчиков, которые подразумеваются в книгах под словом «Я». Так вот, мне, вероятно, не суждено выбраться из этой передряги, сохранив любимый организм целым и невредимым. Я пишу свои записки не в роскошных апартаментах «Дакоты» на Западной улице Центрального парка, а в куда менее привлекательной части города, в тайном опиумном притоне, где я, за охапку соломы в подвале, драю полы после поножовщин.

Надеюсь, что моя рукопись попадет к кому-нибудь, у кого достанет сил мне помочь. Но последнее время я прихожу к выводу, что, наверное, придется сдаться. Буду влачить существование, обыскивая в поисках мелочи окоченевшие тела, которые мы каждое утро вытаскиваем на угол, к мусоровозу. Когда ты, дорогой читатель, доберешься до последней страницы моего труда, все прояснится. Опасная разгадка откроется тебе вместе с самой неожиданной загогулиной сюжета, и будет она столь невероятной, что встряхнет самые устои религии, политики и нью-йоркской недвижимости.

Одно не вызывает сомнений. Ныне я пишу эту книгу не только ради денег. Я пишу ее, чтобы спасти свою жизнь. Ну и чтобы каких-то деньжат заработать, конечно, тоже.

Глава 1

В которой некая девица оказывается в сомнительном положении

25 августа 1882 года, 9 часов вечера

Лето в Нью-Йорк Сити выдалось особенно знойным, самое жаркое лето из когда-либо описанных (и не сочтите совпадением, что это было вообще первое лето, которое потрудились описать). Судя по всему, тот вечер обещал быть всего лишь еще одним в долгой череде дней мертвого сезона, пахнущих словно кусок расплывшегося сыра бри, поданного на ломте заплесневелой французской булки и залитого кружкой нагревшегося Кламато. День лениво и мучительно медленно переплавлялся в следующий с изматывающей монотонностью. Горячий юго-западный ветер, насвистывая, пробирался сквозь исторически точные узкие улицы, мощенные грубым булыжником и залитые газовым светом; он резвился на Пятой авеню, поджаривая и превращая в жесткий хрупкий пергамент листья манговых и банановых деревьев, выстроившихся вдоль фешенебельного бульвара. Словом, лето 1882 года было почти таким же скучным, как этот первый абзац, и я благодарен вам за терпение.

На Тридцать третьей улице солнце перевалило через выстроенный из стали и бетона новехонький «утюг» Флэтайрон Билдинг, прозванный так за новаторскую форму, а также в честь своего безумного архитектора Хосе Эммануэля Флитаррона. В 1882 году это здание было самым высоким на Манхэттене, хотя через год оно покажется кукольным домиком в сравнении со зданием «Пан Американ», строительство которого уже шло полным ходом. Улица была усеяна бумажными ленточками, конфетти, растерзанными воздушными шарами и брошенными деревянными протезами. Обезумевшие уборщики носились взад-вперед, задрав головы и размахивая руками: они старались поймать кружащиеся в воздухе перышки, порхавшие подобно маленьким привидениям и упорно не желавшие оказываться в пределах досягаемости. Перышки остались от ежегодного парада Ряженых, который закончился всего лишь час назад. Двое уборщиков нечаянно врезались друг в друга, и завязалась ужасная потасовка.

А кварталом восточнее, в неприметном кирпичном особняке, убийца расставлял последние точки в письме, адресованном в «Вечерние новости». Он лизнул марку, которую выпустили в память казни на электрическом стуле Гигантского Слона Джамбо, с триумфом проведенной Томасом Эдисоном, запечатал конверт восковой печатью с изображением скрещенных костей и черепа в шляпе-котелке, а затем положил послание на стопку такой же издевательской корреспонденции, предназначенной к отправке. Облачившись в черное пальто и цилиндр, убийца прихватил портплед из грубой ткани, в котором таскал свои орудия смерти и рабочий комбинезон, затем задул свечу. (С тех пор как затонул «Пекод»,[5]цены на китовый жир взлетели до небес, и убийца уже несколько месяцев не оплачивал счета.) Затем – пружинистым шагом и с песнею в сердце – он вышел в темную душную ночь.

А на другом конце города, в «веселом квартале», находилась обветшалая развалюха, всю обстановку которой составляли кровать, дровяная печь да ферротипия в рамочке на стене, изображавшая кошку, что висела, уцепившись лапами за железный прут. Подпись гласила: «Умоляю: не сдавайся, крошка», – что должно было слегка подбодрить обитателя лачуги, несомненно, нуждавшегося в этом. Жила здесь Салли Дженкинс[6]– давно вышедшая в тираж проститутка по прозвищу Беззубая Старушка Салли. И сейчас она готовилась к еще одной долгой ночной смене: зашнуровала стоптанные башмаки, поправила тяжелую юбку, чтобы швы оказались на месте, и смочила подмышки терпентином. Поймав свое отражение в зеркале, она хихикнула: «Ну не красотка ли?»

Ее кудахтающий смешок тут же сменился приступом неудержимого кашля, который, казалось, никогда не прекратится. Соседи принялись колотить в стену. В конце концов Салли отхаркнула громадный сгусток мокроты: словно пушечное ядро он вырвался из ее легких, пролетел через комнатушку и плюхнулся в стоящую на печи кастрюльку с закипающей овсянкой.

– Вот черт, – сказала она, поднося огонь к потухшей, наполовину выкуренной сигаре. – В кашу наплевала.

И с этими словами Беззубая Салли повалилась на кровать.

* * *

Часов в девять Бродвей заполнился театралами, которые в антракте вывалили на улицу за глотком спертого горячего воздуха. В пораженных нищетой соседних кварталах бедняцкая детвора открыла пожарные гидранты и плескалась в грязных канавах вместе с холерными вибрионами. А в зажиточном районе шикарные типы вроде Вандербилтов, Блюмингдейлов и Трампов, посмеиваясь над бедняками, потягивали мятные джулепы и развлекались на частных пляжах Ист-Ривер, где обитала все та же холера.

В этот вечер Марк Твен играл с веревочкой в Линкольн-центре, Гудини показывал свой трюк со смирительной рубашкой в Эвери Фишер Холле, а Джон Меррик, Человек-слон, как обычно, пел свои песни и танцевал для горстки балдеющих зевак на летней эстраде Центрального парка. Все забегаловки и бордели были забиты до отказа, рестораны тоже были переполнены.

В ресторане «Дельмоникос» мэр Тедди Рузвельт поглощал ягодичный пирог и вареную капусту. Его гостем в тот вечер был Калеб Спенсер, главный сыщик НПУДВа.[7]Они вдвоем отмечали состоявшийся днем ранее арест Денди Дена по прозвищу Поливальщик. В течение нескольких месяцев тот терроризировал юные парочки в Центральном парке. Пока романтическая встреча только набирала обороты, злоумышленник прятался в кустах, ворча и скрежеща зубами. Затем, выбрав самый подходящий момент, он на четвереньках выскакивал из кустов, задирал ногу и окатывал тугой струей нарядное девичье платье.