Читать книгу "Сказки о невозвратном - Анна Бялко"

Разве что когда уж очень просишь, снимет какое-нибудь одно — так неохотно, будто навек расстается, подержит еще в руках, покрутит, будто сомневается: давать, не давать. И никогда не отдаст из рук в руки, всегда сначала положит на стол. Жалеет. А я у нее, между прочим, одна.

Нет, еще, конечно, брат есть, но он же не в счет. Он мужчина, и кольца ему не нужны, и живет он не с нами. И потом, у него своя семья. Жена, и вообще.

Я даже не знаю, где он живет. Мы никогда не ездим к нему в гости. Мы вообще никуда не ездим. Он приезжает к нам сам — очень редко, даже не каждый год, наверное. К ней, конечно. Меня он просто как будто не замечает. Так, привет-привет, болтается что-то тут под ногами, только мешает. Зато ей он всегда страшно радуется.

И она ему тоже, уж это-то сразу видно. Потому что его-то она как раз любит, не то что меня. С ним она разговаривает, и смеется, и готовит к его приезду что-то вкусное, и печет печенье или пирог, сама, без напоминаний и долгих просьб. Выходит из своей комнаты и сидит с ним на кухне, долго-долго, почти всю ночь, споры-разговоры, а меня они отправляют спать. Нет, я и сама ухожу — еще чего не хватало, сидеть тут с ними, мне с утра в школу, но они даже внимания на меня не обращают, есть я, нет ли, им все равно. И ладно бы еще о чем-то интересном разговаривали, про кино там или про каких-нибудь известных людей, тогда и я бы им что-нибудь могла сказать, я читаю журналы и все-все об этом знаю, но нет, у них всегда что-то свое, такое непонятно-дурацкое, прямо слов нет. Хорошо хоть, бывает такое нечасто.

Нечасто, но всегда некстати. Вот и теперь тоже — ну что он приперся? Я вернулась из школы, а он тут как тут — здравствуйте вам! А у меня завтра как раз должен быть концерт в школе, я играю на саксофоне, и все говорят, что у меня отлично получается, настоящим джаз, у нас отличный школьный ансамбль, а уж к концерту мы вообще сто лет репетировали, и я все думала, может, она хоть раз сходит меня послушать, в виде исключения… Все другие родители всегда ходят, хлопают и кричат «Браво!» А она говорит, что от шума у нее болит голова. Я ей объясняла тысячу раз, что это музыка, а она отвечает, что любая музыка — это тоже шум, только слегка упорядоченный. Вот и делай, что хочешь.

А уж теперь, раз братец заявился, она точно никуда не пойдет, можно и не предлагать. Даже если он до завтра снова уедет — он никогда вообще-то надолго не задерживается, — все равно. После его визитов она в таком настроении бывает… к ней и так-то лучше не подходить, а уж с концертом… Ну и не надо! Обойдусь, большое дело. Вот научусь играть по-настоящему, стану знаменитой и уеду отсюда на фиг. Буду выступать везде, пускай тогда скучает! Так ей и надо!.

Я быстренько пообедала и слиняла в свою комнату на втором этаже. Закрыла дверь и начала репетировать. Подумаешь! Пусть сидят в своей тухлой кухне, не больно-то и хотелось.

Время до ужина прошло неожиданно быстро. За ужином брат все расспрашивал меня, что это я такое играю, и про наш ансамбль, и вообще. Притворялся, точно. Думал, может, ей будет приятно, что он проявляет ко мне внимание. Как будто ему интересно! И она тоже — слушала, кивала. У-у!

Я, правда, не выдержала и все равно сказала про завтрашний концерт. Брат тут же заявил, что он бы с радостью сходил, но ему нужно уехать прямо с утра, а она вообще ничего не ответила. Только головой опять кивнула, и все. Ну еще бы — подумаешь, какая важность, мой концерт. Чего тут говорить-то?

Я рано попрощалась и ушла спать, и никто меня не удерживал. Но заснуть никак не получалось. Я все ворочалась, ворочалась, думала то о завтрашнем концерте, то о брате, то о том, какое вообще свинство с их стороны… И о том, что теперь я еще из-за них не высплюсь, а у меня такой важный день… Может быть, я и засыпала на немножко, а потом снова просыпалась все с той же обидой, так бывает, когда долго лежишь в постели, все путается, голова становится мутной, и уже непонятно, что, где и как.

А потом мне захотелось пить. Я встала и пошла вниз, в кухню, потому что у меня-то нет ни чайника с водой, ни своей ванной рядом, как у Лины, ничего. Никто никогда обо мне не заботится, и тапки свои в темноте я тоже не нашла.

Я спустилась по нашей длиннющей лестнице, которая — странное дело — ни разу не скрипнула у меня под ногой, повернула в коридор по направлению к кухне… Дверь была не закрыта, и там все еще горел свет, и было слышно, как эти двое говорят, говорят… О чем можно столько разговаривать? И тут, услыхав, о чем именно они говорили, я как-то сразу, рывком, стряхнула остатки сна, полностью пришла в себя и замерла, прямо-таки застыла на месте, даже не успев опустить на пол поднятую для очередного шага ногу. Они говорили обо мне.

— Смешная такая, — расслышала я голос брата. — Саксофон этот. Кстати, у нее совсем неплохо получается. Может, ты все-таки сходишь к ней на концерт?

— Ох, ну ты-то еще что, — ответила она. Слышно было, как она вздыхает. — Не начинай. Конечно, по-хорошему надо бы. Но ты же знаешь — сил моих нет на это. Свет, шум, детей целая толпа, я просто не выдержу там два часа, я ж уже не молоденькая. Если б еще только ее одну послушать, я бы выдержала, а так… Нет, не могу, я не для этого.

— Да, ты уж точно для другого. Кстати, как у вас с этим другим-то? — Он сделал многозначительную паузу. — Ты ей уже сказала?

— Нет. — Снова тяжелый вздох, пауза. — Нет, не сказала пока.

— Напрасно, мне кажется. Пора бы уже. Чего ты ждешь?

— Да ничего я не жду. — Теперь она говорила быстро, раздраженно и одновременно виновато, как бы оправдываясь. Я никогда не слышала у нее такого тона. — Ничего не жду. Чего тут ждать-то? Просто… Я не могу. Ну не могу, и все. Думаешь, это легко — сказать такое ребенку?

— Думаю, нелегко. Ну а какие у тебя варианты? Других-то все равно нет. И не такой уж она и ребенок, между прочим.

— Да, но все равно… Я все жду, может, как-то… Хотя ничего, конечно, тут быть не может. Что есть, то и есть. Но мне страшно.

— Так дальше только еще хуже будет. Она уже большая…

— Даже слишком.

— Ну вот. А если она узнает откуда-нибудь еще?

— И этого я тоже боюсь. Очень боюсь. Тогда вообще конец.

— Можно подумать, его не будет — так или иначе.

— Не говори… Но ты и меня пойми — так ли, иначе ли, какая ни есть — это все равно мой ребенок. Я ее вырастила, я ничего не могу с этим поделать. Я только не понимаю, не могу понять, хоть убей — как вообще могло так получиться? Откуда? Это какая-то ошибка…

— Теперь-то какая разница? Надо жить с тем, что есть.

— Так я и живу. Мы живем. Но как я могу ее вот так взять — и оторвать? Ведь если я ей скажу, никакого другого пути не будет. И что? И куда? Дальше-то что?

— А что — никаких… Тут у вас, в округе, нет совсем никого, кто бы…

— Может, и есть. Откуда я знаю? Не хватало мне еще самой их искать. И потом, как ты себе это представляешь — своими руками вот так взять и отдать им ребенка?