Читать книгу "Она что-то знала - Татьяна Москвина"

Костюмы Иры Фанардиной сбили тему, и тень Лилии Серебринской обиженно удалилась – заговорили о спектакле. Спектакль, как осторожно сказал мужчина Артур, спавший из-за культурной жены во многих театрах страны и мира, был «современный», то есть абсолютно бессмысленный.

– Я удивлена, – объяснила Анна. – Издательский отдел театра попросил меня написать в буклет про Смутное время и царя Бориса. Я историк… Но в данном случае моя работа совершенно лишняя. То, что происходило на сцене, не имело никакого отношения к истории.

– К истории! – фыркнул романист. – Оно, то, что мы видели, вообще ни к чему отношения не имело. Вспомните хоть кровавых мальчиков. Я чуть не описался.

А нелишне заметить, что герои наши смотрели постановку оперы «Борис Годунов» М. П. Мусоргского, где несчастный царь, как вы помните, жалуется на муки нечистой совести. «И голова кружится, и мальчики кровавые в глазах...» — поёт он густым басом. Так вот, в финале спектакля, во время сцены смерти Бориса, сверху медленно опустилась громадная паукообразная конструкция и схватила царя металлическими лапами. Кровавые же мальчики в бархатных платьях появились в количестве двенадцати душ и образовали вокруг героя хоровод. Было от чего описаться.

– Так что вы хотите! – вздохнула Анна. – Это сейчас везде всё такое. Вы что, желали бы Кремлёвские палаты в натуральную величину, Годунова в соболях?

– Я бы согласился, – сказал Фанардин. – Я, может, завтра умру и никогда больше в оперу не попаду. Так мне, конечно, лучше бы по старинке, вот как вы говорите – Кремль, и чтоб в соболях, и чтоб задники писаные, и кубки из сусального золота, и бутафорские перстни на руках, и шаляпинский бас…

– И Самозванец на коне, и конь чтоб кучу наложил, – захохотал Артур. Профессия Анны его несколько отпугнула. Нет, он хорошо знал, что даже у запредельно учёных женщин это самое не на лбу, но не любил много разговаривать до. После – пожалуйста. А учёные дамы любят говорить до. Сами знают, что теряют таким образом три четверти возможных клиентов, но ничего не могут с собой поделать. «Мы поедем на Лидо, только после, а не до», – запрыгал в голове Артура дурацкий стишок.

– Да… – вспомнила Анна. – «Мы во дворце, как самозванцы»… Хорошие слова. А как дальше?

Мы во дворце, как самозванцы.

Придёт ли Смутному конец?

Кто остановит эти танцы.

Кто господам вернёт дворец?

Эти простые слова отчего-то подействовали на мужчину Артура как ладан на чёрта. Наши предки, видимо, имели опыт наблюдения за реакциями чёрта на запах ладана и передали своим злосчастным потомкам знание того, что он – шарахается. Шарахнулся и Артур, не забыв, однако, в конце вечера сунуть Анне визитку на всякий случай. Анна положила её в маленькую чёрную сумочку, как в гроб.

На выходе из ……ского дворца Анна столкнулась с Фанардиным.

– Уходите, заскучали? – понимающе улыбнулась она.

Романист, не пьяный, но и не трезвый, очевидно, более всего хотел оказаться дома и добрать дозу. Он был из гипербореев, и отправлял его в лучший мир только цельный литр коньяку, а это ж разве наберёшь стопочками на приёмах?

– Скучно – не то слово. Тошно… или как в песенке поётся: мне моркотно, молоденьке, нигде места не найду. Давайте, Анечка, пройдемся немного – я совсем рядом живу, посажу вас на такси у дома, хорошо?

Да, хорошо придумал дедушка Яков: стоял тёплый влажный октябрь, а прогуляться добрым осенним вечером по Санкт-Петербургу – не репетиция ли это будущих вечных блаженств?

– Я очень рада с вами познакомиться, – сказала Анна. – Я вас много читала. Может, из-за вас и увлеклась историей. Вы так занимательно пишете!

Анна всегда говорила простые, ясные, даже банальные вещи, но с такой обаятельной, спокойно-свежей интонацией, так любезно и вместе с тем отчуждённо, что это обычно располагало собеседника в её пользу.

– Спасибо, детка, – ответил Фанардин. – Я и не спорю. Сколько сил я отдал этой шлюхе, чтоб её черти съели совсем, хотя она им, чертям, и родная дочь.

– Шлюхе? – переспросила Анна с опаской, решив, что старичок сейчас начнёт жаловаться на свое увесистое и успешное детище, художника Иру, которая проявила недюжинную фантазию, одев Марину Мнишек сегодняшнего спектакля в лиловый брючный костюм.

– Да, она шлюха, тварь, блядь… Имя её – занимательность. Занимательность! Вы когда-нибудь размышляли над тем, что это такое? Нет? А вот представьте, живут две женщины. Одна – честная, умная, работящая, чистая, вся из достоинств, короче. В Бога верит и отечеству служит. Ждёт избранника, которому отдаст всё и навсегда. И никого-то у неё нет, никто-то к ней не ходит! А рядом соседка, соседушка, гадючка – пустая, лживая, вся цена – рубль, и не верит она ни в Бога, ни в чёрта, и грешит она как дышит. А валят к ней – толпами. Потому что умеет когда надо грудку открыть, когда надо – плечиком повести, ножкой топнуть, пообещать и надуть, вдруг дать – а потом отшвырнуть… Завлекать умеет, секрет знает. А секрет простой, не бывает проще… Вот такая же разница между честным рассказом – и рассказом занимательным…

– Понимаете, Яков Михайлович, – развеселилась Анна, —то, что вы сказали, скорее всего, чистая правда. Но и это ваше рассуждение – занимательно..

– Да! Я неисправим! Я убил жизнь на блядские фокусы, на все эти монтажи, нагнетания, умолчания, многоточия, провокации, намёки… Сколько жертв я принёс тупым и кровожадным богам Сюжета! А всё это—ложь, ложь без конца и края. Дешёвый сладкий лимонад, не утоляющий жажды. Лев Толстой, Чехов, Платонов – разве они станут хитрить с вами? Морочить вам голову насчёт того, что кто-то кого-то убил и теперь надо понять, как закрылось французское окно и куда делись три глиняные фигурки, которые стояли вчера вечером в пять пятнадцать у камина, возле которого господин Редкая Гнида собрался переписать своё завещание? О, если бы сейчас вернулись мои силы, разве я стал бы писать такой вздор, как раньше! «Над Петроградом собирались тучи. В эту ночь Александру Фёдоровичу Керенскому не спалось…». Тьфу совсем! – и Фанардин в самом деле энергично сплюнул.

– И про что бы вы писали сейчас? – спросила Кареткина.

– А вот про это, – и Фанардин показал рукой на окружающее. – Про то, что здесь днём стоит киоск молочных продуктов, и там мёрзнет или преет от жары молодая женщина, толстая, некрасивая, и у неё есть дочка-школьница, тоже некрасивая, и про то, как эта продавщица, вульгарная и склочная, любит свою девочку и умрёт за неё – или убьёт кого-нибудь, если будет нужно. Про своего соседа, депутата Законодательного собрания, фантастически глупого человека, который, я уверен, не в силах понять ни одного документа, за который приходится голосовать, но как важно и гордо он ездит зимой, по воскресеньям, кататься на лыжах с семейством, и тогда видно, до чего он завидный муж и отец – не пьёт, в дом несёт, жену обожает… Про то я написал бы, что мы все – изумительно хорошие люди, полные до краёв спелой любви, и как здорово, что мы, красные от натуги, каждый день производим большое тёплое говно, в котором нам так удобно и приятно жить…