Читать книгу "Кошки-мышки - Гюнтер Грасс"

Под кадыком у него болталась отвертка, отвлекая внимание от кадыка.

«Ладно!» Мальке поплыл с нами, опередил нас между первой и второй отмелью, но мы не стали его догонять: «Сам выдохнется!»

Пока Мальке плыл брассом, отвертка плясала у него между лопатками, потому что рукоятка у нее была деревянной. А если он переворачивался на спину, деревянная рукоятка начинала болтаться у него на груди, однако не могла полностью закрыть тот злосчастный хрящевой выступ между подбородком и ключицами, который торчал из воды, словно спинной плавник, оставляя за собой кильватерный след.

А потом Мальке показал нам, на что способен. Вооружившись своей отверткой, он нырнул несколько раз подряд, с короткими перерывами, вытаскивая все, что можно было открутить внизу за два-три захода: заслонки, элементы оснастки, деталь электрогенератора. Он отыскал внизу трос и вытащил из носового отсека этим изношенным, растрепавшимся тросом настоящий огнетушитель «Минимакс» — между прочим, немецкого производства, — который оказался вполне исправен. Мальке продемонстрировал нам это, пустив струю пены, показал, как тушить пеной огонь, залил ею бутылочно-зеленые волны — и с первого же дня утвердил собственное превосходство.

Хлопья пены еще лежали островками или же длинными лентами на мелкой, равномерно колышущейся зыби, притягивая и отпугивая чаек, пена опадала, становясь подобием прокисших сбитых сливок, которые относило к берегу; наконец Мальке угомонился, присел в тени нактоуза, и сразу — нет, еще раньше, пока клочья пены таяли на командном мостике, трепеща от малейшего ветерка, — на коже у него выступила зернистая сыпь мурашек.

Мальке бил озноб, кадык ходил вверх-вниз, отвертка вздрагивала над ключицами. Покрытую мурашками спину Мальке, местами бледную, но от лопаток вниз обгоревшую, красную, словно вареный рак, с шелушащейся кожей нового загара вдоль ребристого, как стиральная доска, позвоночника, подергивали судороги. Желтые губы посинели по краям, обнажая стучащие зубы. Чтобы унять их клацанье, он обхватил своими большими выщелоченными ладонями колени, ободранные о заросшие ракушками иллюминаторы.

Хоттен Зоннтаг — или это был я? — принялся растирать Мальке: «Не хватало, чтобы ты окочурился. Нам еще назад плыть!» Отвертка образумилась.

От пирса мы доплывали до тральщика минут за двадцать пять, от купальни — за тридцать пять. На обратный путь уходило добрых три четверти часа. Как бы он ни вымотался, Мальке всегда вылезал на гранитный пирс минутой раньше нас, не меньше. Отрыв первого дня неизменно сохранялся. Всякий раз, когда мы добирались до нашей посудины — как был прозван тральщик, — Мальке, уже успевший побывать внизу, молча показывал нам, пока мы более или менее одновременно цеплялись мягкими, словно у прачек от долгой стирки, руками за ржавые и облепленные чаячьим пометом поручни командного мостика или за турель снятого носового орудия, какой-нибудь шарнир или что-то другое, что удавалось отвинтить, при этом его знобило, хотя уже на второй или третий день он начал намазывать себя толстым слоем «Нивеи», не жалея крема, потому что карманных денег у него всегда хватало.

Мальке был в семье единственным ребенком.

Мальке рос наполовину сиротой.

Отца Мальке не было в живых.

Зимой и летом Мальке надевал старомодные высокие ботинки, унаследованные от отца.

На шнурке от высоких черных ботинок Мальке носил отвертку, болтавшуюся на шее.

Только сейчас мне припомнилось, что кроме отвертки Мальке — по особой на то причине — носил на шее еще одну вещь, но отвертка была приметнее.

Наверное, так было всегда, просто мы не обращали на нее внимания: по крайней мере с тех пор, как Мальке стал учиться плавать в купальне, делая упражнения на песке, он носил на шее серебряную цепочку с католической серебряной иконкой Девы Марии.

Никогда, даже на уроках гимнастики, Мальке не снимал иконку с шеи; после занятий для новичков в крытом нидерштадтском бассейне, где он поначалу выполнял упражнения без воды, а потом плавал на специальном удилище, Мальке появился и в нашем спортивном зале, отказавшись от медицинских справок, которые раньше выдавались ему домашним врачом. Иконка либо исчезала за вырезом майки, либо серебряная мадонна красовалась чуть выше алой нагрудной полосы на белой майке.

Мальке не потел даже на параллельных брусьях. Он не боялся прыжков через длинного «коня», хотя такие прыжки исполняли всего три-четыре сильнейших гимнаста из первой команды; угловатый, мосластый, он отталкивался от подкидной доски, взлетал над «конем» и, взбивая пыль, кособоко приземлялся на матах со съехавшей на сторону мадонной. Исполняя на турнике обороты вразножку — позднее, пусть неуклюже, он сумел выдать на два оборота больше, чем Хоттен Зоннтаг, наш лучший гимнаст, — он вымучивал свои тридцать семь переворотов, серебряная иконка тридцать семь раз выскальзывала из майки, опережая русую шевелюру, облетала скрипящую перекладину, не в силах, однако, оторваться от шеи и обрести свободу, ибо разгулявшуюся иконку останавливал не только кадык, но и сильно выдающийся выступ стриженого затылка. Поверх иконки обычно находилась отвертка, шнурок которой отчасти закрывал цепочку. Впрочем, инструмент не оттеснял иконку, тем более что отвертка на деревянной рукоятке в гимнастический зал не допускалась. Наш учитель гимнастики штудиенрат Малленбрандт, пользовавшийся известностью в спортивных кругах, поскольку опубликовал основополагающий труд о шлагбале, запретил Мальке носить отвертку во время уроков гимнастики. Против шейного амулета Мальке Малленбрандт не возражал, ибо кроме гимнастики и географии преподавал религию и вплоть до второго года войны ухитрялся сохранять остатки гимнастического клуба рабочих-католиков, которые под его руководством продолжали заниматься на брусьях и перекладине.

Таким образом отвертке приходилось оставаться в раздевалке на крючке поверх рубашки, в то время как серебряная, слегка потертая Дева Мария имела возможность, вися на шее Мальке, сопровождать его головоломные гимнастические упражнения.

Обычная отвертка, надежная и дешевая. Чтобы отвинтить маленькую табличку, не больше тех, где указываются имя и фамилия квартирного жильца, освободить пару шурупов и поднять ее наверх, Мальке зачастую нырял раз пять-шесть, особенно если табличка была привинчена к металлу, а сами шурупы заржавели. Зато иногда таблички побольше, убористо исписанные пространным текстом, извлекались аж со второго захода, ибо отвертку удавалось использовать в качестве рычага, чтобы выдернуть табличку вместе с шурупами из прогнившей древесины, после чего поднятый трофей демонстрировался на командном мостике. К своей коллекции трофеев он относился довольно небрежно, многое раздаривал Винтеру и Юргену Купке, которые без удержу собирали все, что можно было где-нибудь отвинтить, даже таблички общественных туалетов или указатели с названиями улиц; к себе домой он уносил лишь подходящее к уже имеющейся коллекции.

Мальке не давал себе поблажек; мы дремали на посудине, а он работал под водой. Мы ковыряли чаячий помет, покрывались загаром до цвета сигары, русые волосы выцветали до соломенной желтизны; Мальке же всякий раз обгорал заново. Пока мы наблюдали за движением судов севернее навигационного знака, он неизменно всматривался в глубину: в его, помнится, голубых глазах с покрасневшими, чуть воспаленными веками и редкими ресницами проявлялся интерес лишь тогда, когда он оказывался под водой. Нередко Мальке возвращался без табличек и прочей добычи, с одной только сломанной или безнадежно погнутой отверткой. Однако он и тут производил на нас впечатление предъявлением этой отвертки. Жест, которым он швырял отвертку за спину в море, переполошив обманутых чаек, не нес в себе ни удрученного разочарования, ни бесцельной злости. Мальке никогда не выбрасывал испорченный инструмент с наигранным или действительным равнодушием. Этот жест всего лишь говорил: погодите, то ли еще будет!