Читать книгу "Серебряная Инна - Элисабет Рюнель"

Я посмотрела на лес. Внутри меня был и другой голос тоже. Больше похожий на крик, на зов. Зов, лес, небо. Настоящие. Но первый голос продолжал повторять: иди, иди к двери, это твоя дверь, там внутри твоя жизнь. Иди же, открой дверь.

И я оставила крик лежать на снегу. Я его услышала. Я знала, как он звучит внутри меня, в пустоте.

~~~

Он был среди тех, кто брел по проселочным дорогам. Одни никогда не покидали родных мест. Другие смело отправлялись в чужие края. Их называли скитальцами. Как бродячие собаки, как приблудные кошки, как перелетные птицы, они находились в вечном движении. Кто-то выгнал их на дорогу. Кто-то вселил в них эту страсть к бродяжничеству. На каждом тракте можно встретить таких скитальцев. Они словно угроза тем, кто мирно спит в своих домах. В том, что они лишились родного угла, превратились в отбросы общества, обывателям видится опасность. У скитальцев грубая кожа, мозолистые руки. В глазах — бесконечные километры дорог. В стенах дома этот взгляд превращался в мощный поток света. Слепящего света, который резал глаза его хозяевам. Взгляд скитальца.

Он называл себя Арон. После долгих лет, проведенных в море, он сошел на берег в Симрисхамне[1]. В мире шла война. Живые и мертвые лежали, погребенные в глине европейских окопов. Он шел прочь от войны. Шел на север. Он так решил. Что будет просто идти и идти на север через всю страну. Это была чужая страна. У него не было никакого права находиться здесь. У него вообще не было никаких прав. Но инстинкт гнал его на север. Словно какой-то голос звал его туда. Уже месяц скиталец провел в дороге. Стокгольм он прошел меньше чем за день. Арона мучил голод. Но он не мог просить милостыни: боялся совершить ошибку — зайти не в тот дом, попросить не у того человека. Нет, он хотел найти место, где его примут.

С ним была собака. Огромный лохматый черный пес с плетеным кожаным намордником. Он звал его Лурв — Лохматый — подходящая кличка для такого пса. Бродяге стоило больших трудов прокормить себя и собаку, они оба едва держались на ногах. Но люди часто жалели собаку, которой приходилось скитаться по дорогам вместе с хозяином. Они кидали ей отбросы, заплесневелый хлеб, картофельные очистки. И пока Лурв ел, Арону тоже перепадал ломоть хлеба или холодная картофелина.

За Упсалой расстояния между деревнями начали увеличиваться. Сплошной лес. Жуткий холод. Ничего удивительного: на дворе была зима. Рождество Арон встретил в Упсале. Лес был для него целым новым миром. Вся эта страна, казалось, заросла лесом. Уже в первые дни странствия в районе Кристианстада он наткнулся на темный сосновый лес. Порой ему целыми днями приходилось идти через лес. Сперва деревья казались ему преградой на пути: они мешали смотреть вперед, лишали перспективы. Но потом Арон научился видеть то, что было между деревьями. А там был целый мир из света и тени, мир из бесконечного числа комнат, открывавшихся перед ним. И он шел — изумленный гость в огромном доме. Теперь лес погрузился в зимнюю тишину, нарушаемую только легким звоном ледяных кристалликов. Он снял с Лурва намордник, и пес рылся в снегу в поисках мышей. Для Арона путь от хутора к хутору означал голод, километры голода, которые нужно было пройти. Когда мороз особенно крепчал, а он не ел уже несколько дней, ему казалось, что внутренности постукивают внутри как пустые ракушки. Голод гнал скитальца к домам. И в такой ситуации сложно было не совершать ошибок.

Но иногда даже ошибки оборачивались удачей. Так получилось на одиноком хуторе в лесах между Хельсинландом и Медельпадом, куда он добрался к вечеру. В доме рожала женщина. Арону было страшно остаться на ночь в лесу, мороз крепчал, а поблизости других домов не было. У Лурва замерзли лапы, и он прихрамывал.

— Уходи! Сюда нельзя входить! Она рожает!

Арон попятился назад, знаком подзывая Лурва. Наст заскрипел под его ногами. Один этот скрип уже причинял боль. Услышав звук открывающейся двери и крик, прорезавший морозный воздух, Арон решил, что ему послышалось.

— Эй ты! Ты умеешь доить?

Арон замер. Он не мог разобрать, что ему говорят, и не мог найти в себе сил повернуться.

— Не слышишь, что ли? Доить умеешь?

Арон обернулся.

— Да, — крикнул он, — да!

— Так иди скорее сюда! Бери детей и иди в хлев доить, а я побежал за повитухой!

Арон бросился к дому. В сенях сгрудились дети разных возрастов. Он взял протянутый хозяином подойник.

— Это будет нелегко, нелегко ей, — бормотал мужчина, натягивая сапоги. — Да еще в такой жуткий холод.

Прикрепив лыжи, он поехал прочь.

— Она там одна? — крикнул ему вслед Арон.

— Нет, нет, — донесся ответ уже из леса.

— Там бабушка, — пояснил старший из детей.

— Пойдемте! — позвал Арон. — Пса не нужно бояться. Он смирный, как ягненок.

Дети, держась поодаль, последовали за ним в хлев. Арон пробовал завести разговор, задавал вопросы, но дети отвечали односложно, может, они просто его не понимали. Он кое-как подоил коров: Арон не доил с тех пор, как покинул родные острова, а это было целую вечность тому назад. Лурв похрапывал в углу, а в печке потрескивали поленья. Закончив, он налил себе и детям парного молока. Когда ночью вернулся хозяин, бодрствовал один Арон.

— Все обойдется, — сказал он Арону.

Однако ребенок родился мертвым. И Арон остался, пока крестьянин ездил его хоронить. Он провел на хуторе почти неделю.

Но обычно людям не нужна была его помощь. Лишь после долгого и придирчивого осмотра они разрешали ему переночевать в сарае.

— Только это чудище пусть останется снаружи, — говорили они.

И Арон испытывал бесконечное чувство вины, сам не зная за что. Эта вина его тяготила.

— Когда же придет конец этому бродяжничеству? — приходилось ему часто слышать, стоя на пороге чужих домов.

Тогда он просто разворачивался и уходил. Это было выше его сил. С него достаточно было своей вины и своих страданий. Стыд был словно тяжелый мешок за спиной, от которого нельзя избавиться.

Скиталец шел и шел, а зима все не кончалась. Казалось, он идет уже целую вечность. Иногда Арон пробовал представить себе эти места без снега. Зеленые луга. Цветы в канавах. И горы, интересно, какого они цвета под этим белым покрывалом? А воздух? А летний ветерок? Здесь почти не было ветра. Деревья тихо стояли в лесу, словно чего-то ждали. Солнце на небе было белым, белыми были земля, и горы, и деревья, и крыши домов. Дым, поднимавшийся из труб, тоже был белым. Но самым ужасным был белый цвет луны в те ночи, когда его отказывались приютить. В такие ночи он спрашивал себя, куда же он идет, чего он хочет от своей жизни. Раньше Арон не пытался облечь мысли в слова, но в такие ночи ему нужно было объяснить себе, что именно он делает. И объяснение приблизительно звучало так: ему нужно найти себе дом. Это было как голос внутри. Как крик. Как зов. Это его пугало. Арона пугало то, что он так далеко зашел ради этого голоса. Но поворачивать назад было уже поздно. Ему некуда было возвращаться. У него ничего на этом свете не было.