Читать книгу "Граница дождя - Елена Холмогорова"

В последние выходные августа переезжали с дачи в Москву. Был заказан грузовик на две семьи. Ко всем чемоданам, ящикам и узлам мама велела Лине привязать таблички с надписью «Храбровы», чтобы не перепутать с соседскими при разгрузке. Лина тщательно вырезала овальные картоночки, стараясь, чтобы они были похожи на металлические бирки с выбитыми номерами, украшавшие всю мебель на даче. Комнаты казались чужими и какими-то нежилыми, хотя стулья, столы и диваны оставались на местах. Машину ждали к трем часам, но уже с утра все было готово и вынесено на террасу. Время тянулось. Владик отпросился к друзьям с обещанием никуда не уходить с дачи. Папа подмигнул Лине: «Пойдем, попрощаемся с нашей поляной?» Мама скривилась: «Вот так всегда: я вся на нервах, а ты — гулять. А вдруг грузовик придет раньше? Я что, сама буду тюки таскать?!» Но папа сумел отбиться, постучав для убедительности по циферблату часов: «Ровно в тринадцать ноль-ноль будем у калитки».

По дороге папа, как обычно, расспрашивал о книгах. Он приносил Лине из библиотеки «познавательную литературу», которую она читала без всякого удовольствия, только под нажимом предстоящего обсуждения. Владику, может быть, и нравились все эти «Как автомобиль учился ходить» и «Путешествие в атом», но он все-таки был мальчик. На папу этот довод не действовал: «образованность не знает деления на мальчиков и девочек». Перед тем, как отдать ей книжки, папа их непременно просматривал, поэтому обман был невозможен. Но на этот раз она залпом проглотила, а потом даже перечитала небольшую книгу «Китайский секрет», в которой рассказывалось, как был изобретен фарфор и как китайцы охраняли свою тайну от шпионов-европейцев. Лине очень нравилась обложка с китайцем в национальной одежде и шапочке, из-под которой виднелась жиденькая косичка. Она испытывала странную слабость ко всему китайскому, хотя однажды из-за этого ей здорово влетело.

Пока шли по широкой, как тротуар в городе, песчаной лесной дороге, погода стала портиться. Папа покачал головой: «Вещи грузить в дождь — никакой радости». И сразу по обыкновению все выяснять до конца спросил: «А ты знаешь, откуда берется дождь?» Не дожидаясь ответа, стал что-то чертить палочкой на песке: «Вы будете это проходить в школе, в этом или будущем году, не знаю. У Владика спрошу. Называется “Неживая природа”. Странно, правда? По-моему, в природе все живое».

На песке были нарисованы непонятные линии и стрелочки. «Это речка, туча, дождь — круговорот воды в природе», — торжественно произнес папа.

Когда папа закончил объяснение, кивнув на его непременное «все ли понятно», Лина задала вопрос, мучивший ее все время, пока папа неторопливо объяснял про испарения и осадки. «А дождь ведь идет не на всей Земле сразу? Может так быть, что у нас дождь, а на соседней даче — нет?» И тут случилось нечто необычное: папа, у которого всегда были готовы ответы, на этот раз задумался. «Интересный вопрос. Конечно же, есть граница дождя, ты права, но, поверишь ли, я никогда в жизни ее не видел. Может быть, тебе повезет. Но сегодня для нас главное, чтобы сухо было здесь». Он посмотрел на часы и заторопился домой.

Папа заболел в разгар осени. Липы на Патриарших прудах золотились, а ясени и клены багровели под солнцем. Лина как раз принесла домой разноцветный букет — мама обещала прогладить листья утюгом, и тогда в вазе они надолго сохранят цвет. Маму она застала в передней, одетую в пальто.

— Я уже собиралась бежать за тобой. У нас беда, папу отвезли в больницу, я туда еду.

— Я с тобой!

— Нет, ты останешься дома. Если я задержусь, ложись вовремя спать.

— А что с папой? — спохватилась Лина.

— Сердце, — крикнула мама уже с лестницы.

В те дни многое переменилось. Раньше ей не разрешалось зажигать газовую плиту, она приходила из школы и ждала Владика. Теперь мама стала говорить: «Накорми Владика». Вечерами мама возвращалась поздно, про папу говорила односложно: «Пока не очень», — спрашивала про отметки, похоже, не вслушиваясь в ответ, не заставляла Лину надевать теплый платок, хотя погода испортилась.

Лина не могла бы сказать, как она узнала, что папа умер, зато много лет спустя поразила маму сохраненными в детском сознании подробностями похорон.

Папин главк располагался в массивном здании, облицованном блестящими каменными плитами, и внутри все было большим, тяжелым и торжественным: лестница с красной дорожкой и широкими деревянными перилами, длинные коридоры с рядом отливающих лаком дверей, украшенных завитушками металлических ручек. Гроб стоял в зале, «утопая в цветах и венках», как рассказывала потом тетя Таня, и почти все ряды были заполнены людьми, которые разговаривали шепотом, хотя играла громкая печальная музыка.

Мама была очень нарядная — в черном костюме. Лине особенно нравилось, что на узкой юбке был длинный разрез и при каждом шаге выглядывала мамина нога с ровной стрелкой шва на чулке. Лине она утром бросила: «Надень школьную форму». Лина понимала, что надо быть в черном, и решила отпороть кружевные манжеты и воротнички. Она хотела посмотреть на себя без привычного белого воротничка, но зеркало было завешано маминой вязаной шалью. Эту шаль она накидывала на даче по вечерам, отправляясь на прогулку, и Лина часто подлезала под нее, если дул ветер.

Когда ее подвели к гробу, она не узнала папу. Он редко снимал очки, и без них его лицо делалось чужим. И потом, он никогда не зачесывал волосы назад, да и нос не был таким тонким. А может быть, это не он вовсе? Но почему тогда это заметила только она? Лине стало страшно, она заплакала и никак не могла остановиться; уже платок был мокрый насквозь, она вытирала и вытирала слезы ладонью, а потом начала икать, у нее заболел живот, ее тошнило, а люди на сцене все говорили и говорили, и на смену одним появлялись другие с одинаковыми красными повязками на рукаве, как у дежурных в школе, только с черной полосой посередине.

К ним подходили незнакомые люди, целовали маму, жали руку Владику, как взрослому, гладили ее по голове. А она все икала и икала, и, наконец, тетя Таня со словами «хватит мучить девочку» вывела ее из зала и увезла домой.

Был яркий солнечный день. Они ехали на троллейбусе, потом шли длинным переулком и всю дорогу молчали. На кухне хозяйничала их бывшая соседка по коммуналке, Марья Николаевна, которая часто оставалась с Линой, когда мама с папой уходили вечером в кино или в гости. Столы уже накрыли, было приятно оказаться дома, носить в комнату миски с салатом и незаметно хватать с тарелки кусочки колбасы и сыра. Все было готово, а автобусы с кладбища никак не приезжали.

— Господи, вот горе-то какое, — говорила тетя Таня.

— Хорошо хоть квартиру успел получить, — отозвалась Мария Николаевна. — А вот на даче только одно лето воздухом подышали, больше уж не дадут.

Лина вдруг поняла, как многого теперь не будет, ей стало жалко даже библиотеки с ненавистными «познавательными» книжками, но дача… неужели больше никогда? И сколько раз потом в пионерском лагере, куда «сиротам» исправно выделяли путевки «хоть на все три смены», она вспомнит высокие сосны, запах паровозного дыма на станции и вкус языковой колбасы по воскресеньям.