Читать книгу "Они жаждут - Роберт МакКаммон"

Смерть. Мальчику она всегда казалась холодной, чуждой и очень далекой, принадлежащей к совершенно иному миру, не к миру Папы и Мамы, а скорее, к миру бабушки Эльзы, которая неожиданно тяжело заболела. Папа тогда сказал это слово: “Умирает. Веди себя очень тихо, бабушка больше не может тебе петь, она хочет только спать”.

Мальчику смерть казалась порой моментом, когда смолкают песни, становиться хорошо и ты крепко закрываешь глаза. И теперь он смотрел на черный катафалк, двигавшийся в картине его памяти, пока в очаге не треснуло прогоревшее полено и с новой вспышкой пламени огненные демоны не возобновили танец. Он вспомнил слухи, которые шепотом передавали друг другу одетые в траурные черные одежды жители села Крайек:

– Какой ужас! Всего восемь лет! А душа его уже отправилась к Богу!

– Богу? Будем молиться и надеяться, что это в самом деле Бог, и душа Ивона Гриски сейчас у него.

Воспоминания продолжались.

Он смотрел на гроб, который с помощью веревок опустили в темный квадрат выкопанной могилы, пока священник стоял рядом, монотонно повторяя слова молитвы и покачивая рукой с распятием. Крышка гроба была крепко приколочена гвоздями и вдобавок окручена колючей проволокой. Прежде, чем в яму полетела первая лопата земли, священник торопливо перекрестился и бросил в могилу распятие. Это было неделю назад, до того, как исчезла вдова Янош, и до того, как в снежную воскресную ночь исчезла вся семья Шандеров, оставив в пустом доме все вещи. И еще до того, как отшельник Йохан сообщил о виденных им обнаженных людях, танцевавших на снежном ветренном склоне Ягера, бегавших наперегонки с огромными лесными волками, которые встречались в той гиблой округе. Вскоре после этого исчез сам Йохан и его пес Вида. Мальчик вспомнил странную твердость во взгляде и чертах лица отца, какую–то секретную искру, мелькнувшую в самой глубине его глаз. Однажды он слышал, как отец сказал маме: “Они снова зашевелились”.

В очаге, потрескивая, сгорали поленья. Мальчик заморгал и отодвинулся. Спицы матери, сидевшей за спиной, замерли. Голова ее наклонилась в сторону двери и она прислушалась.

Ветер вдруг взревел, неся с вершины горы новую снеговую тучу. Утром дверь будет очень трудно открывать, и белая изморозь будет трескаться, как стекло.

“Папа должен уже вернуться домой,– сказал сам себе мальчик,– сегодня такая холодная ночь, такая холодная… Папа, наверное, должен вот–вот вернуться…”

Казалось, повсюду распростерся полог тайны. Только вчера кто–то пробрался на кладбище Крайека и выкопал двенадцать гробов, в том числе и из могилы Ивона Гриски. Гробов до сих пор не обнаружили, но ходили слухи что священник нашел в снегу черепа и кости.

Что–то ударило в дверь, звук напоминал удар молота, падающего на наковальню. Удар. Еще удар. Женщина всем телом подалась вперед и повернулась к двери.

– Папа! – весело воскликнул мальчик. Он вскочил со стула. Картины в пламени очага забылись. Он направился было к двери, но рука матери схватила его за плечо.

– Тихо,– прошипела она, и оба они в молчании замерли. Их тени заполнили дальнюю стену.

Снова тяжелые удары в дверь – громкий, свинцовый звук. Ветер выл, и это напоминало мальчику рыдания матери Ивона Гриски, когда заколоченный гроб опускали в затвердевшую от мороза землю.

– Отоприте засов! – послышался голос Папы. – Скорее! Я замерз!

– Слава богу! – вырвалось у Мамы. – О, слава богу!

Она быстро подошла к двери, отодвинула тяжелый засов и распахнула ее. В лицо ударил ветер, несущий снег, вышибая из глаз слезы, забивая рот и ноздри. В тусклом свете очага появилась фигура папы, похожего на мохнатого медведя в шапке и полушубке. На бороде и бровях искрился наросший иней.

Он обнял Маму, почти утопив своим массивным телом. Мальчик прыгнул к отцу, чтобы обнять его в свою очередь, потому что быть главой дома гораздо труднее, чем он предполагал. Папа протянул руку, пробежал ладонью по волосам мальчика, потом крепко хлопнул его по плечу.

– Слава Богу, ты вернулся! – сказала Мама, прижимаясь к отцу. – Все кончилось, да?

– Да,– ответил отец. – Все позади.

Он затворил дверь, отпустил засов.

– Вот, иди сюда, к огню! Боже, какие у тебя холодные руки! Снимай скорее шубу, пока ты не замерз до смерти.

Она подхватила полушубок, который Папа сбросил движением плеч, и шапку. Папа шагнул к огню, протягивая к нему руки ладонями вперед. В глазах его вспыхнули и погасли рубиновые отблески пламени. И когда он проходил мимо сына, мальчик сморщил нос. Папа принес домой странный запах. Запах… чего? Он задумался.

– Твой полушубок весь провонял,– сказала Мама, вешая одежду на крючок рядом с дверью. Дрожащей рукой она начала его отряхивать. Она чувствовала, что слезы облегчения вот–вот хлынут из глаз, но не хотела плакать в присутствии сына.

– В горах так холодно! – сказал Папа, стоя у очага. Он потрогал носком исцарапанного сапога прогоревшее полено, дерево треснуло и выпустило на волю еще один язык огня. – Так х о л о д н о!

Мальчик смотрел на отца, на белую глазированную корку льда, которая теперь начала таять, капая с усов и бороды, с бровей отца. Папа вдруг закрыл глаза, крепко зажмурился, глубоко вздохнул и зябко задрожал всем телом.

– О–о–о–ох–х–х!!!

Потом он выдохнул, глаза открылись, и он повел взглядом по сторонам, взглянул в лицо сына и несколько секунд в молчании смотрел ему в глаза.

– Что ты так смотришь, малыш?

– Ничего. Запах какой странный… Что это за запах?

Папа кивнул:

– Подойди–ка сюда ко мне!

Мальчик сделал шаг к отцу и вдруг замер на месте.

– Ну? Я же сказал – подойти сюда!

Женщина в другом конце комнаты стояла, замерев, все еще держа одной рукой полу полушубка. На лице ее застыла кривая улыбка, словно она получила пощечину, нанесенную неожиданно возникшей из темноты рукой. “Все в порядке?” – спросила она. В голосе ее послышалась дрожащая нота, как у органа в большом соборе в Будапеште.

– Да,– сказал Папа, протягивая к сыну руки.

– Все превосходно, потому что я наконец дома, с моими любимыми, с сыном и женушкой.

Мальчик заметил, что тень набежала на лицо матери, и оно на миг потемнело. Рот ее приоткрылся, и в глазах, как в глубоких озерах, застыло ошеломление.

Отец взял сына за руку. Рука отца была мозолистой, заскорузлой в тех местах, где веревка до ожога натерла кожу. И ужасно холодной. Мужчина заставил мальчика пододвинуться поближе. В очаге языки пламени извивались, словно змеи, разворачивающие свои кольца.

– Да,– сказал он шепотом,– верно. – Взгляд его упал на женщину. – Почему в моем доме так холодно.

– Я… прости… – прошептала она. Она вдруг задрожала, а глаза ее превратились в черные, полные ужаса, провалы. Из горла ее донесся тихий вопль.