Читать книгу "Член общества, или Голодное время - Сергей Носов"

Молоховец! Она в каждом доме, у каждой хозяйки была, и где теперь ее переплеты? Нет, нет, берегите свою Зеленкову, такой экземпляр, я вам просто завидую. Разрешите? ”

Я хотел ему дать книгу в руки, чтобы полистал, если хочет, но он брать и листать не стал, а лишь прикоснулся к обложке двумя пальцами, тогда как “Я никого не ем ” по-прежнему держал я. Мне стало смешно. “Возьмите, не бойтесь ”.- “Да? Вы разрешаете? Знаете, там у вас, я видел, печать какая-то… на титуле… Разрешите взглянуть? ” – “ Сделайте милость. Это первого владельца, наверное ”. “Какая прелесть! Какая прелесть! – Он внимательно рассматривал печать на титуле. – Какая прелесть, однако! ”

Печать же (однако) была самая обыкновенная – овал, по краям надпись: “Кабинетъ для изученiя массажа и лечебной гимнастики ”,- а в середине:

“ П. Я. Струцъ ”.

“Уж не родственник ли ваш? ” – спросил я попутчика.

“Родственник, да не мой ”.- “А чей? ” – “Откуда ж мне знать? – проговорил незнакомец, возвращая книгу. – Вам лучше известно. Я думал, что ваш. Но не ваш. Вижу, не ваш.

В принципе все люди родственники. И вы, и я”.- “Но вы сказали “ какая прелесть ””.- “Просто я от печатей, от книг с печатями, сам не свой. Страсть такая во мне… книги с печатями. Я их, знаете ли, коллекционирую… Каких у меня только нет их… с печатями. Извольте ”.

“Долмат Фомич Луночаров

Общество друзей книги ”,

– прочитал я на визитной карточке.

Значит, не сумасшедший. Как будто. А то уж подумал. Все может быть.

“ Вам выражение “ маргинальная сфрагистика ” о чем-нибудь говорит? ” – спросил Долмат Фомич Луночаров. “Нет, ни о чем ”.- “Сфрагистика – это наука о печатях, позвольте напомнить, вообще о печатях. А маргинальная сфрагистика – то, чем я занимаюсь. Моя тема ”.

Я почтительно промолчал.

“Есть у меня Пушкин брокгаузский, великолепнейшее издание… А печать? Не догадаетесь: “Всесоюзный Совет рабочих точного машиностроения. Библиотека завкома имени

ОГПУ”. Как вам нравится?” – “ Редкий, должно быть, экземпляр ”,- сказал я уклончиво. “Еще бы. Ваш тоже редкий

”.- “Вообще-то это не моя книга ”.- “Я сразу понял ”.- “

Почему? ” – “Для приверженца безубойного питания у вас не тот цвет лица, извините. Вы сегодня жарили что-то на свином жире, бьюсь об заклад ”.- “Верно, картошку… ” -

“А вчера, не хочу вас обидеть, пили портвейн. Молдавский.

Где вы только достали его? Все спирт “Ройяль ” пьют ”.

“ Потрясающе! ” – вымолвил я, без дураков потрясенный, ибо действительно был угощаем вчера молдавским розовым.

“Очень был бы признателен вам, – продолжал Долмат Фомич, – если бы вы нашли возможным позволить мне переснять как-нибудь титульный лист этого замечательного экземпляра

– с печатью. Верну, верну обязательно!.. В моей коллекции нет ничего касаемо лечебной гимнастики. У меня больше по общественным дисциплинам, по сельскому хозяйству, по искусству… ”

Почему же не дать? Я дал ему книгу, пусть переснимет. Он бережно положил ее в кейс. Мой телефон записал и даже адрес, обещал позвонить. Спросил: “Когда лучше – утром? вечером? ” – “Утром. Вечером меня не бывает… – “ трезвым

” следовало бы добавить. – Только соседям не передавайте, у нас плохие отношения”. (Под “ соседями ” я подразумевал жену с ее не скажу кем.)

“Понимаю. А может, у вас по музыке есть что-нибудь? Я печать имею в виду… Нет? Хотя бы школы какой-нибудь музыкальной? ”

У меня ничего по музыке не было, ничего музыкального, даже слуха не было, не то что школы, – о чем я и доложил

Долмату Фомичу, сам не знаю зачем. Медведь, сказал, наступил на ухо. “Вот уж не поверю, музыкальный слух может развить каждый ”.- “А я не могу. У меня патологическое отсутствие слуха ”.

Я не обманывал. Я не чувствую ритма. Я не способен отхлопать на ладошах пять слов по слогам. Спеть что-нибудь

– Боже упаси! Не способен танцевать. Буду наступать на ноги. Да еще не в такт. Самое невероятное: мне снятся музыкальные сны, а иногда (и нередко!) звучат в голове мелодии – знакомые, полузнакомые и, главное, совсем незнакомые, я слышу их!.. Но чтобы воспроизвести, хотя бы самую простенькую… никогда в жизни!.. Даже “ Чижик-пыжик

” спеть не могу. Полное отсутствие слуха.

Я так и сказал. Вообще-то я человек скрытный, но не знаю сам, зачем-то я разоткровенничался.

“Выходит, внутри вас живет музыка? ” – спросил Долмат

Фомич, привстав (его остановка). “Живет, да не выходит! ”

– Я засмеялся. “Гений! Гений! – восхищенно воскликнул мой собеседник. – Ну мне пора ”.- И, пожав руку, выскочил из троллейбуса.

В Солнечном я был недолго. Встретился со своим нетерпеливым кредитором (о чем рассказывать неинтересно) и отдал ему почти все деньги, вырученные за Достоевского, – расплатился. На душе посветлело.

Того, что осталось, хватило еще на две бутылки “Стрелецкой

” – по самой что ни на есть коммерческой цене (не по талонам).

На Достоевского, на тридцатитомного, полного, академического, можно было бы жить больше месяца, если б не долг. А месяц был август. Краснели гроздья рябины.

Помню, смотрел я в окно электрички и думал, как продал легко его, сдал. Страна у нас при всем при том (при том, что я сдал Достоевского) оставалась по-прежнему литературоцентрической: ехали и читали – кто детективы, кто классику… кто роман, кто басню… А кто-то в окно смотрел, кто читать не желал или нечего было. Кончилось лето почти. Гроздья рябины. Я лета не видел.

Это по прошествии дней многим будет казаться, что в те часы накануне грандиозных событий все только и думали об одной политике. Вот и не так. Я лично, глядя в окно электрички, переводил полного Достоевского в килограммы говядины (а также хлеба и сахарного песка) – в денежном эквиваленте.

Самым дорогим был Достоевский в спичках (если в мировых ценах). А также в отечественных презервативах. А также в ворованных дрожжах, что продают пачками возле проходной комбината на Курляндской улице.

Но и без спичек, и без отечественных презервативов, и без ворованных дрожжей можно было бы жить на Достоевского месяца два-три, получалось.

Если б не долг. Я второй месяц нигде не работал. А жил я у парка Победы в сталинском доме с высокими потолками. Один

– не один.

С некоторых пор я полюбил не торопиться домой, если это можно называть домом.

В тот вечер вот что случилось.

Около девяти приходит ко мне с куриным паштетом институтский приятель Валера, и не один. “Познакомься,

Надей зовут ”. Ну, Надя и Надя.

Хлеб я купил, и мы выпили за Надежду. И за наше общее, что ли, здоровье. И потом, не чокаясь, ни за что – по простоте отношений.