Читать книгу "Месть смотрящего - Евгений Сухов"

Сбоку, на животе коня, помещалась маленькая дверца. Один из монголов уверенно ковырнул ее пальцем и принялся складывать в нутро коня припасенный хворост. Свое занятие он проделывал спокойно, как будто выполнял caмую обыкновенную работу. Скоро брюхо животного было набито до отказа мелким хворостом и поленьями, а из открытой пасти животного торчал лапник. Молодой монгол смиренно сложил ладони у подбородка и учтиво поклонился старшему.

– Поджигай! – спокойно, но твердо распорядился монах.

Монгол сунул за пояс ладонь и извлек куски кремня. Остальные монголы, скрестив ноги, расположились немного поодаль – очевидно, опасались предстоящего жара. Даже сейчас, когда начиналась кульминационная часть церемонии, ни один из них не показывал своего неприятия или, наоборот, интереса к происходящему. Возможно, именно с такими беспристрастными лицами ангелы на высшем суде выслушивают раскаяния грешников.

Руки монгола с гладко выбритым лицом действовали привычно. Один удар. Второй. Снопы искр срывались с самого края и разбивались о металлическое брюхо лошади, разлетались по сторонам, и только несколько огненных осколков маленькими звездочками упорхнули в темное распахнутое нутро жеребца и замерли на старом валежнике, образовав небольшое яркое созвездие. Монгол глубоко вздохнул, а потом осторожно стал выдыхать воздух прямо на искры. Звездочки заблестели ярче, отбрасывая желто-красное сияние на почерневший хворост, а уже в следующую секунду валежник весело вспыхнул и затрещал.

Монгол бережно прикрыл дверцу и отошел к сидящим.

Внутри жеребца скоро загудело, хворост отчаянно трещал, а из ушей и пасти железного идола повалил тяжелый, загустевший желтый дым. Сейчас жеребец напоминал сказочного дракона, который готов был взлететь в небо, обдав невозмутимо сидящих монахов огненным зельем. Благо что и наездник для него подобрался достойный – он бил пятками в металлические бока, вертелся, истошно вопил.

– Господи, заступись! – молился Платон. – Боже, откликнись! Весь оставшийся век буду замаливать свой грех. Ну что же вы сидите истуканами?! Освободите!

Жеребец все не взлетал, видно, он не отваживался покинуть обжитые места.

В глазах молодых монголов вдруг застыло напряжение. Хотя их лица по-прежнему оставались такими же безжизненными, как и прежде, и не пропало впечатление, что смотришь не на живого человека, а на восковое изваяние.

Но вдруг выражение их лиц враз изменилось.

И когда наконец Платон догадался о причине, то невольно ужаснулся: монахов пожирало животное любопытство. Им очень хотелось вдохнуть запах гари и почувствовать, как же все-таки воняет горелое человеческое тело. А палач уже прикрыл глаза, и было видно, что он находится на половине пути к космосу.

Платон не однажды слышал от подельщиков о таком экзотическом способе казни, но никогда не думал, что ему самому придется оседлать раскаленного жеребца. И вовсе не мог предположить, что его смерть находится не в толще времени, спрятавшись за долгие десятилетия, а совсем рядом и что палачом его станет не урка с кривой финкой, а семь благообразных монголов, последователей Будды.

Освобождение от мучений было совсем близко. Старший монах принялся раскачиваться под треск горящих сучьев и гул беснующегося огня. Дальше его ожидало просветление. Монах уже видел путь, по которому он пойдет сам и поведет других. А в конце долгой дороги его ждала нирвана. Совершенство.

Раскаленное железо обожгло бедро. Платон понимал, что еще минута такой пытки, и он прилипнет к седлу, как шкварка к разогретой сковороде, и начнет чадить и таять, все более превращаясь в головешку.

– Нет! – истошно орал обреченный. – Я еще поживу!

Платон на мгновение закрыл глаза, а возбужденное воображение подбросило ему картину, от которой невольно содрогнулось все его существо…

Горы. Темень. Обгорелый труп, восседающий на лошади, а по крутому склону спускается волчица со своим несмышленым выводком. Самка остановилась на тропе и, задрав мохнатую голову высоко кверху, чутко принюхалась.

Опасности не было.

Волчица слишком хорошо знала привычки людей. Это угощение предназначалось для нее. Такое случалось не однажды – она обгладывала обжаренный труп и возвращалась в горы. Но в этот раз она явилась не одна – следом за ней торопились волчата. Выводок подрастал и уже не умещался в тесной лесной норе, а волчата должны привыкать к тому миру, который их окружает. Так что выход к тропе – это тоже одна из ступеней взросления.

Запахи и звуки – это не всегда сигнал к охоте, бывает, что они извещают об опасности.

Волчица подкралась совсем близко, аппетитно вдохнула сладкий запах жареного мяса, а потом осторожно притронулась лапой к остывшему металлу – как будто проверяла, а не поддаст ли строптивое животное кованым копытом. Конь замер навечно и совсем не собирался обижаться на враждебное прикосновение.

Волчата тихо поскуливали. Их уже успел раззадорить аппетитный запах жаркого, и они дожидались только разрешения матери, чтобы окрепшими челюстями стащить покойника с лошади за обугленную ногу…

Промелькнувшее видение было настолько реально, что Платон едва не потерял сознание, – теперь он понимал, что случится именно таким образом. Монголы не случайно проводили казни неподалеку от волчьих нор – так животным удобнее растаскивать кости воров по кустам.

Высоко в небе парил белоголовый сип. Вытянув длинную шею, он всматривался в расщелины скал, выискивая падаль, а когда между деревьями узкими струйками стал пробиваться тоненький дымок, птица поверила в удачу. Это место было знакомо сипу по прежним пиршествам, и он знал, что волки не съедают жертву полностью и частенько оставляют после себя обугленные кости, внутри которых находился запеченный мозг.

Стервятник проглатывал кости целиком, даже не утруждая себя разбивать их на части.

Платон пытался подняться с раскаленного седла, но голени, умело стянутые крепкой веревкой, не двигались. Бедра покрылись огромными волдырями, и он чувствовал, как они лопаются и ошметки кожи мерзко пристывают к металлическим бокам лошади.

– Боже! Горю!

Платон извивался, как мог, стараясь облегчить свои страдания, но получалось плохо, и с каждой секундой он все более превращался в один болевой сгусток. Руки у него оставались свободными, он лег животом на спину коня, пытаясь дотянуться до веревки на ногах, но тотчас отпрянул, обжигая руки и грудь.

Он вспомнил о том, как в далеком детстве наблюдал за агонией лошади, провалившейся в болото, – чем сильнее она била копытом по топкой поверхности, тем крепче держал ее за ноги водяной черт, пока наконец не утянул бедное животное на самое дно.

Теперь Платон испытал бессилие тонущего животного и сполна осознавал ужас, который застыл в ее фиолетовых глазах за секунду до того, как над ее головой сомкнулась темно-коричневая густая болотная жижа. Монголы сидели все так же неподвижно и торжественно, как если бы присутствовали на очень важном обряде, а самые младшие из них уже и вовсе перестали скрывать интерес и готовы были оставить неудобную позу «лотоса», чтобы поближе посмотреть на образовавшиеся волдыри. Только самый старший монах без конца что-то бубнил: не то молился о спасении души безнадежно павшего грешника, не то созывал со всей преисподней на его бесталанную голову упырей и кикимор.