Читать книгу "Рука, что впервые держала мою - Мэгги О'Фаррелл"

Иннес улыбается про себя, снова смотрит, на сей раз в оба глаза, и картина разлетается вдребезги — Мадонна громко, отчетливо произносит:

— Разве вы не знаете, что подглядывать неприлично?

От неожиданности Иннес на миг теряет дар речи (что с ним случается нечасто); он завороженно смотрит, как женщина встает с пня. Мадонна делла Франческа на его глазах превращается в подобие «Обнаженной, спускающейся по лестнице» Марселя Дюшана.[3]Ну и зрелище! В том, как женщина сбегает по идущей под уклон лужайке, и впрямь есть что-то дюшановское. Воздух искрит от ее гнева!

С недавних пор Иннес увлекся дадаистами, настолько, что два дня назад он видел сон, будто попал в одну из их картин. «Мой любимый сон, не считая еще одного», — говорит Иннес. (О самом любимом вслух не расскажешь, он непристоен.)

— Вдобавок, — обрушивается на него Мадонна, подбоченясь, — и Иннес, надо признаться, рад, что их разделяет живая изгородь, — это еще и незаконно. Я имею полное право вызвать полицию.

— Простите, — выдавливает Иннес. — Моя машина… Она, похоже, сломалась. Я ищу автомастерскую.

— Здесь, что ли, автомастерская? — Против его ожиданий, она не картавит по-девонски, голос у нее звонкий, каждое слово отточено, как алмаз.

— Хм… Нет, конечно.

— Что ж, — она приближается к живой изгороди почти вплотную, — тогда до свидания.

И только сейчас Александре удается как следует разглядеть чужака. В первый раз она видит мужчину с такими длинными волосами. На нем рубашка с очень высоким воротом, цвета желтых нарциссов. Костюм светло-серый, шерстяной, в тонкий рубчик, пиджак без воротника; галстук цвета утиного яйца. Александра приближается еще на пару шагов. «Нарциссы, — вертится у нее в голове, — утиное яйцо».

— Я не подглядывал, — оправдывается незнакомец, — уверяю. Мне нужна помощь. Я, можно сказать, попал в переплет. У меня сломалась машина. Не подскажете, есть ли где поблизости автомастерская? Не хотелось бы отвлекать вас от вашего малыша, но мне нужно в Лондон, в спешном порядке, у меня номер горит. Час от часу не легче. Любая помощь от вас — и я у ваших ног.

Александра моргает. Что за диковинные речи! «Попал в переплет, в спешном порядке, номер горит, час от часу не легче, у ваших ног». Хочется попросить его повторить еще раз. Внезапно мозг ее цепляется за одну из фраз.

— Малыш не мой, — возмущенно говорит она, — а моей матери. Ко мне он не имеет отношения.

— А-а. — Незнакомец склоняет голову набок. — Все-таки имеет.

— Да неужели?

— Самое прямое. Признайте, что это ваш брат или сестра.

Молчание. Александра безуспешно пытается не пялиться на его рубашку, галстук. Нарциссы, утиное яйцо.

— Так вы из Лондона? — спрашивает она.

— Да.

Александра, втянув воздух, поправляет шарф на голове, разглядывает подбородок незнакомца; почему он не побрился? Внезапно ее смутное желание становится твердым решением.

— Я тоже собираюсь, — говорит она, — переехать в Лондон.

— Правда? — Незнакомец вдруг достает из кармана зеленый эмалевый портсигар, вынимает две сигареты и одну протягивает девушке.

Александра, перегнувшись через живую изгородь, принимает сигарету:

— Спасибо.

Одной спичкой он зажигает обе сигареты. От него пахнет маслом для волос, лосьоном после бритья и чем-то еще — он отступает на шаг, прежде чем она успевает разобрать.

— Спасибо, — повторяет она и затягивается.

— И что же, — незнакомец гасит спичку и швыряет в траву, — позвольте спросить, вас здесь держит?

Александра задумывается.

— Ничего, — смеется она. Так и есть, ничто ее здесь не держит. Она кивком указывает на дом: — Они пока не знают. И будут против. Но им меня не остановить.

— Вот это настрой. — Он выпускает изо рта струйку дыма. — Итак, сбегаете в столицу?

— В столицу, — Александра выпрямляется, — но не сбегаю. О каком побеге речь, если живешь отдельно? Я давно уехала из дома, училась в университете. — Она затягивается, смотрит на дом, снова на незнакомца: — Вообще-то меня исключили.

— Из университета? — уточняет незнакомец, не донеся до рта сигарету.

— Да.

— Какие страсти! За какое же преступление?

— Ни за какое, — отвечает Александра слишком уж горячо, свежа еще боль от несправедливости. — Я возвращалась с экзамена и вышла из двери, которая только для мужчин. Чтобы получить диплом, я должна извиниться. Они, — Александра вновь кивком указывает на дом, — сначала не хотели, чтобы я училась в университете, а теперь со мной не разговаривают, ждут, чтобы я вернулась и извинилась.

Незнакомец смотрит на нее, будто пытаясь запечатлеть ее в памяти до последней черточки. Строчка на его рубашке — на воротнике и манжетах — голубая.

— Ну и как, будете извиняться?

Александра стряхивает пепел, качает головой:

— Не понимаю за что. Я даже не знала, что дверь только для мужчин. Никакого знака не было. Я спрашиваю: «А где дверь для женщин?» — а мне отвечают: нет такой. Та к за что мне извиняться?

— Не за что. Никогда не извиняйтесь, если не чувствуете себя виноватой. — С минуту они курят, не глядя друг на друга. — Итак, — спрашивает он наконец, — что вы собираетесь делать в Лондоне?

— Работать, конечно. Хотя не знаю, возьмут ли меня куда-нибудь. — Александра вдруг мрачнеет. — Говорят, чтобы устроиться секретаршей, надо печатать со скоростью шестьдесят слов в минуту, а у меня пока три слова в минуту.

Он улыбается:

— А где будете жить?

— Не слишком ли много вопросов?

— Привычка. — Он без тени смущения пожимает плечами. — Я, кроме всего прочего, журналист. Итак, квартира. Где будете снимать?

— Не знаю, стоит ли вам говорить.

— Почему бы и нет? Ни одной живой душе не проболтаюсь. Тайны я хранить умею.

Александра швыряет окурок в густую зелень живой изгороди.

— Подруга дала мне адрес пансиона для одиноких женщин в Кентиш-Тауне. Она сказала…

Он улыбается уголком рта:

— Пансион для одиноких женщин?

— Да. А что тут смешного?

— Ничего. Ровным счетом ничего. Звучит… — взмах руки, — чудесно. Кентиш-Таун. Мы с вами, считай, соседи. Я живу на Хэверсток-Хилл. Заходите в гости, если вас будут выпускать на волю.

Александра в притворной задумчивости поднимает брови. В глубине души она противится этому человеку. Что-то подсказывает ей, что он привык навязывать свою волю. Не мешало бы поставить его на место.