Читать книгу "Двое - Татьяна Толстая"

Сошедший с плахи в ров могильный.

Будь он свидетель наших дней,

Он умер бы еще страшней:

От корчей зависти бессильной.

Жизнь Лозинских в советской России шла по краю пропасти. Несколько раз они уже скользили по кромке, но чудом удерживались.

Мне повезло: я их застала, я их помню. Не знаю, с кем их сравнить: с первыми христианами, с греческими стоиками или с энциклопедистами эпохи Просвещения.

Умершие в один год и день, они вечно едут в поднебесье на золотой колеснице, — небожители, почему-то оказавшиеся моими дедушкой и бабушкой.

Быть как все

Когда соседка звонила в дверь: «Муку дают на Литераторов!» — няня одевала всех троих детей и спешила во второй двор большого дома. Давали по полкило муки и десятку яиц в руки. Послевоенные очереди были тихие, длинные. Стояли с детьми и внуками, чтобы больше досталось.

Наташа любила стоять в очередях, рассматривать, какие бывают люди, и представлять их жизнь. Все окна выходили во двор, на очередь, и Наташа разглядывала волнующие подробности незнакомой жизни. Между окнами видны были яблоки или банки с чем-то красным, намятым. Бабушка держит под мышки ребенка, который стоит на подоконнике и смотрит в мир. Бабушка время от времени целует внука в затылок — любит. Мужчина в майке подходит к окну, чтобы закрыть форточку. Мужчин Наташа не любила. Зачем женщины пускают их жить в свою комнату? Неужели и у той доброй бабушки с внуком живет какой-нибудь дядька?

Смотря снизу в окна, Наташа выбирала какое-нибудь особенно понравившееся — где играли котята или лежали еловые ветки с кусочками ваты и представляла, как бы она там жила и какие оказались бы соседи. О том, что все квартиры коммунальные и что нет тут ни ванных, ни горячей воды, она уже знала от женщин из очереди. Настроение портили брат и сестра. Они не хотели стоять как положено — смирно, держа няню за руку, а бегали кругами вокруг очереди. Сестра время от времени шептала брату на ухо, ее выдумки были неистощимы, а брат охотно выполнял разовые поручения: издалека показывал язык или кулак.

Или подкрадывался и хлопал Наташу по спине. Няня отгоняла брата авоськой: «Это не дети, а наказанье божье!»

Очередь с интересом слушала няню.

— Я у немцев пять лет жила. Чудные люди. Когда из Петрограда уезжали, как меня с собой звали… не поехала, дура. У евреев три года жила, как у Христа за пазухой. Дети — золото. А эти ни к чему не приучены, — няня кивала в сторону сестры и брата, которые слаженно протягивали в сторону Наташи четыре фиги. — Собаку завели, никто с ней гулять не желает. Хозяин каждый год машину меняет. Учителей нанимают, а школьные передники купить не могут. Вещи разбросают, ищи целый день. Надо молебен отслужить.

Нянины повести находили отклик у женщин в плохих пальто.

— Нынче бар нету.

— Родители ученые, денег много, вот и балуют.

— У их дедушка, когда помирал, завещание оставил: выдать на каждого внука по миллиону.

— Чего же они за мукой стоят, если у них миллионы?

Няня умолкала и уже не рада была, что начала. Наташа прижималась к ней и закрывала глаза. Больше не хотелось жить за окном с котятами. Хотелось домой.

Наташа рано догадалась, что она виновата. Виновата, что на дом приходит учительница музыки и учительница английского. Что бабушка на такси возит в ТЮЗ, а после спектакля старенький режиссер поит их чаем в своем кабинете. Что гости родителей не похожи на людей в очереди. Что няня водит в школу, а домработница стирает и готовит обед. Превратиться бы в другую девочку и жить, как живут остальные, в узких комнатах, где из книг только школьные учебники, где бабушки много пекут, и всегда чисто. И на кровати, на покрывале сидит кукла, протягивая руки и ноги навстречу входящему.

Наташа чувствовала себя виноватой и в том, что учительница пения, Ида Ильинична, приходит в школу всегда с красными от слез глазами. На ее лице лежал отсвет тайной муки. Уроки пения проходили в бывшей гимназической уборной. Убрали только стульчаки и поставили стулья в несколько рядов, но перегородки оставили, и задние ряды сидели, разделенные фанерными стенками, не видя друг друга.

«След кровавый сте-е-елется по сырой траве», — пели девочки дурными голосами.

Наташа смотрела с любовью на Иду Ильиничну, но та никогда не поднимала глаз. Другие учительницы замолкали, когда она проходила мимо. Как Наташе хотелось сделать Иде Ильиничне что-нибудь приятное! Незаметно положить на рояль бутерброд с сыром или сунуть ей в стол открытку «Поздравляю с праздником!».

Перед сном Наташа просила: «Няня, расскажи, как ты жила у евреев».

— Как царева племянница. Вот как жила. Лучший кусок — мне. И одевали, и обували. А сколько подарков в деревню надарено… Хозяина, Розенштейна, как забрали, так и пропал. Вредил, говорили. Я-то знаю, он всегда за рабочих был. Почему Михаила Натановича посадили, нам не докладывали. Не нашего ума дело. А Яшенька и Жоржик с войны не вернулись. Берта Михайловна совсем одна осталась.

Изредка Наташа видела Берту Михайловну на Кировском проспекте, полную высокую женщину в стоптанных туфлях. Она всегда обнимала няню, и обе плакали.

— Зайду к вам, зайду, — обещала няня. — Тяжело к ней ходить, — вздыхала она потом. — Начинает мальчиков своих вспоминать, а их уже не вернешь.

К няне приходили в гости две племянницы. Нюра всегда приносила домашнее печенье и мелкие яблоки. Про Веру говорили, что она прижила ребенка на фронте. Вера больше помалкивала и не притрагивалась к чаю, чтобы не подумали, что голодная. Наташа любила слушать племянниц.

— Ну как, Нюра, твоя новая соседка? Спокойная?

— Так-то ничего. Книжки всё покупает.

— Господи! Только пыль разводит.

— Я ей говорю: Ольга, глаза испортишь книжками своими. Даже не соизволит ответить.

— Места-то общего пользования убирает хоть?

— Убирает… Как одолжение делает. В углах всю пыль оставляет.

Потом Наташе часто снился сон, в котором Нюра и Вера навеки переезжали к ним в квартиру, и больше нельзя было играть на рояле, показывать шарады. И книги читать тоже не рекомендовалось.

Очень волновали Наташу общенародные праздники 7 ноября и 1 мая. В праздники появлялись цыганки с воздушными шарами. Взгляд Наташи упирался в огромный живот знакомой цыганки — этот живот был одинаково велик и на май, и на ноябрь. Наташа думала, что тетя больна страшной неизлечимой болезнью, но няня сказала, поджав губы, что цыганка опять ждет ребенка. Наташа представляла себе, как она его ждет — простаивая часами у окна или выходя вечерами на развилку дорог.

Особенно любила Наташа 1 мая. На чистой площади Льва Толстого, озаренной нежарким солнцем, звенела музыка. От майского ветерка покачивался портрет Сталина на кинотеатре «Аре». Державная радость звенела в душе. Что сделать, чтобы он узнал, как я его люблю? Какой бы подвиг совершить? Изобрести бы таблетки — проглотил и не умрешь никогда. Или найти клад, миллион рублей — и на почту. Москва, Кремль, от Наташи.