Читать книгу "Семейный круг - Андре Моруа"

— У тебя руки в песке, — сказала она. — Поди умойся… Добрый вечер, няня… Мне пришлось написать столько писем, что я не собралась к вам на пляж… Дети вели себя хорошо?

— Нет, совсем даже не хорошо, мадам, — пожаловалась няня. — Дениза опять не дала Лолотте свою подушку.

— Право же, Дениза, в последнее время ты становишься совсем несносной, — заметила госпожа Эрпен.

— Но я не могу, мама, уступать Селестину Лолотте: она ее ненавидит.

— Не говори глупостей, — сказала госпожа Эрпен, — ты уже большая… Ты должна подавать пример… Я всячески стараюсь доставить вам удовольствие; для вас я приезжаю на море, а ты только и думаешь, как бы меня огорчить.

— Это несправедливо, — возразила Дениза.

— Что это несправедливо? — переспросила госпожа Эрпен. — Если не ради няни и не ради сестер, так старайся быть послушной хотя бы для того, чтобы угодить мне.

Дениза взглянула на растрескавшиеся плиты террасы; по ним бегали муравьи.

— Это несправедливо, — повторила она, потупившись.

Госпожа Эрпен вздохнула, пожала плечами и снова принялась за книгу. Няня с тремя девочками молча поднялась по крутой лестнице с липкими еловыми перилами. Пока Эжени и няня готовили ванну для двух младших, Дениза занялась уборкой своего шкафчика. Ей не позволили привезти из Пон-де-Лэра все ее сокровища, но самые ценные были при ней: лоскут газа, шитого золотом, сломанные карманные часики, старые трамвайные билеты и альбом с марками. Она всегда рассматривала их, пока купались маленькие, потому что в эти минуты возле нее не было няни, которая непременно скажет: «Игрушки для всех» — и заставит ее показать альбом Лолотте, а та начнет вырывать страницы. Немного погодя, когда до нее донесся из ванны плеск воды, она спустилась в кухню. С кухаркой Викториной они были друзья, зато Эжени, горничная, ставшая наперсницей няни, всегда прогоняла Денизу из буфетной.

— И что это вы вечно вертитесь около меня?

В кухне хорошо пахло. Как и крепость на пляже, кухня служила убежищем. Здесь тебя окутывало тепло. Викторина, с огромной грудью, колышущейся под синей холщовой кофтой, склонялась над плитой. Дениза обожала Викторину; кухарка учила ее молоть кофе, натирать шоколад на терке и пела для нее песенку о «Мальчике савояре»: «Дитя мое, собирайся во Францию, в дальний путь…» Случалось, что Викторина и сердилась, но гнев ее всегда был теплый и нежный, как пар, клубившийся из красивой медной кастрюли, которую она называла «парилкой».

— Викторина, что у нас сегодня на обед?

— Ты тут зачем? — буркнула Викторина. — Сегодня вы обедаете не с мамой… Вам дадут бульон, шпинат и компот.

— Вот и неправда! — воскликнула Дениза. — Я вижу, что у тебя там, в плите. Там пирог с клубникой и жареный цыпленок.

Кухарка сердито прикрыла черную дверцу плиты.

— Не суй нос, куда не следует, — ответила она. — Все это не для маленьких девочек… Ну живо, марш отсюда… Из-за тебя мне еще попадет!

По тону Викторины Дениза поняла, что пирог и цыпленок доказательства каких-то загадочных и предосудительных событий. В шесть лет она уже обладала каким-то тревожным тактом, боязнью что-то узнать. Она промолчала и, понурив голову, вышла из кухни. В полуотворенную дверь столовой она увидела на столе букет цветов. Казалось, весь дом готовится к какому-то празднику, из которого она исключена. Она услышала раздавшийся на лестнице голос няни:

— Дениза! Where on earth is this child?[3]

— Няня, — крикнула толстуха Викторина, — возьмите Денизу! Беда с этим двойным меню…

Она вышла на порог кухни и обменялась с англичанкой взглядом, в котором сквозили смех и презрение; а девочка в красной фуфайке перехватила этот взгляд и не забывала его всю жизнь.

— Hurry on,[4]— сказала няня. — Твои сестры уже вымылись… Викторина, что сегодня у малышей на обед?

— Шпинат и компот, — ответила та.

— Good gracious![5]— возмутилась няня. — Я с ней поговорю.

Она пошла на веранду, и до Денизы донеслись ее негодующие возгласы:

— A child must be fed. I cannot starve them![6]

Няня вернулась, потащила Денизу на второй этаж и бросила Эжени:

— Она дурная мать. Думает только о себе.

Сухая, узкая, презрительная Эжени ходила в черных люстриновых кофточках с высоким воротничком, окаймленным белым батистом. На груди у нее была вколота иголка с ниткой. Дениза сняла с себя красную фуфайку.

— Нянечка, — спросила она, — а кто скушает весь пирог с ягодами?

— Никогда не спрашивай вопросы, — ответила няня.

И она со злостью принялась намыливать шею и уши Денизы.

III

Девочек уложили спать сразу же после обеда.

— Это потому, что вы сегодня не слушались, — сказала няня.

Денизе было уже знакомо это наказание; оно обычно совпадало с посещением англичанкой местного казино. Но на этот раз няня не переоделась. Дениза лежала, закрыв глаза, и силилась разгадать загадку. Она думала о тех временах, когда мать любила ее. Тогда по воскресеньям, утром, ее переносили в кровать родителей. Отец учил ее дуть на золотые часы, и от этого они открывались сами собою, мать позволяла ей играть своими длинными черными волосами, заплетенными в косы. Когда Эжени приносила родителям утренний кофе, Денизе позволялось обмакнуть в чашку ломтик хлеба. Даже днем мама иногда играла с ней, как маленькая, и, сидя на ковре, наблюдала за тем, как варится обед для кукол. Потом родилась Лолотта, потом Бебе. А теперь ее всегда бранят.

Дениза обычно спала, не просыпаясь до самого утра, до той минуты, когда вместе с солнцем в детскую входила няня. Но в эту ночь она вдруг проснулась. Из растворенного окна на три кроватки падали мягкие отсветы. То было сочетание лунного света — легкого, молочно-туманного, и другого, более резкого и белого, поднимавшегося с террасы. Внизу кто-то пел; Дениза оперлась на локоть, чтобы лучше слышать. Она обожала голос матери. Еще двухлетней крошкой, едва заслышав звуки рояля, она спускалась в гостиную и умоляла: «Мама, спойте». Она особенно любила те песни, которые трогали ее до слез, например «Рылейщик». В три года она уже напевала мелодии Шумана, Брамса и обнаруживала такую музыкальную память, что мать решила «засадить» ее за рояль. Девочка делала поразительные успехи. Через полгода она уже аккомпанировала матери, когда та пела такие романсы, «аккомпанемент которых был ей под силу».

— Дениза очень музыкальна, — говорила госпожа Эрпен.