Читать книгу "Сын сатрапа - Анри Труайя"

Ни один из этих упреков не трогал маму, погрузившуюся в свой мираж. Понимала ли она, что нам нужно было как можно скорее покинуть Венецию и отправиться в Париж, что наше будущее было там, а не здесь? В то время, как она улыбалась солнечным бликам на стенах домов, папа не спускал глаз с часов. Он ничего не видел, он считал секунды. Бесстрастный гондольер погружал свое единственное весло размеренным широким жестом в сине-зеленые волны. Гондола была так завалена чемоданами, свертками и узлами, что по самую кромку погрузилась в воду. Один неловкий жест – и мы бы перевернулись! Раздраженный беспечностью лодочника папа, собрав все свои знания итальянского, не скрывал больше нетерпения:

– Papido! Presto!

И стучал пальцем по стеклу наручных часов, показывая нашему перевозчику, что нужно ускорить движение. Однако гондольер, который, конечно, больше привык мягко укачивать мечтающих туристов, не представлял, что ему могли дать кощунственный приказ поторопиться. В своей красной шерстяной шапочке он возвышался в задней части черного длинного ялика и пел грустную песню. Казалось, он сам был покорен городом, который нам радушно показывал. Так как папа волновался и страшно сердился, он решил, что от него требовали дополнительную информацию, и принялся подробно, на полуитальянском-полуфранцузском рассказывать историю зданий, возвышавшихся по обоим берегам реки. Мама же просто наслаждалась. М-ль Буало время от времени издавала возгласы удовольствия: «Великолепно! Кажется, что мы посреди театральных декораций!»

Бабушка молилась, перебирая пальцами четки, а папа терпеливо молчал. Только когда приплыли к церкви Святого Иеремии, провал дела стал очевиден.

– Ну вот! – сказал папа. – Мы опоздали на поезд.

Мама смутилась, понимая свою вину, и ответила расстроенным голосом:

– Извини, Аслан[1]! Это из-за меня! Если бы я знала…

Вторая гондола, следовавшая прямо за нами, причалила позади нас на пристани у железнодорожного вокзала Санта-Лучия. Нам, казалось, только оставалось повернуть назад и смиренно вернуться в отель. У папы был такой расстроенный вид, что никто не посмел сказать ему ни слова в утешение. Однако мама посоветовала сходить в кассу, чтобы получить для большей уверенности справку. Он отправился туда нехотя. И три минуты спустя вернулся воодушевленным. К счастью, в те годы поезда в Италии редко отправлялись вовремя. Наш даже не был окончательно сформирован. Однако времени осталось только на то, чтобы добраться до него бегом. Мы взяли багаж и кинулись, подхватив стонавшую и прихрамывавшую бабушку, к перрону, где состав еще стоял в ожидании локомотива. Когда вся наша семья упала на сиденья купе, мне показалось что мы только что чудом спаслись от последнего преследования большевиков.

Переведя дух, мама сказала без упрека в голосе:

– Как всегда, Аслан, ты волновался напрасно и из-за этого не увидел Венеции!

– Да нет, увидел, – возразил папа. – И даже лучше, чем вы, может быть!.. Только я люблю точность, пунктуальность!…

– Лучше было бы, если бы ты иногда о них забывал! – заметила мама, слегка улыбнувшись.

Однако настаивать не стала. Она одержала маленькую победу. Когда поезд тронулся, она медленно, серьезно перекрестилась. Все последовали ее примеру, кроме бабушки, которая от усталости уснула.

Минуту спустя мама сказала как бы для себя самой:

– Нужно будет еще раз приехать в Венецию!

– Обещаю тебя, Лидия! – ответил папа, смутившись.

Он неожиданно стал похож не на главу солидной семьи, а на провинившегося ученика. Я с восхищением наблюдал за изменением соотношения сил между двумя покровительствовавшими и заботившимися обо мне лагерями. Одним – нежным и внимательным, другим – обладавшим силой и авторитетом.

II. Пропавшая душа

Играя с детьми эмигрантов на борту парохода «Афон», который перевозил нас из Новороссийска по водам Босфора, я подружился с Никитой Воеводовым. Однако как только высадились в Константинополе, наши семьи расстались. Каждая выбрала свой собственный маршрут, свою собственную судьбу. По прибытии во Францию после короткого венецианского приключения, я не знал ничего о том, где остановились Воеводовы. Хотя должен признать, что мой переезд за границу был таким неожиданным, а первые месяцы в Париже такими захватывающими, что я и не думал о судьбе моего товарища по эмиграции. Встреча с французским лицеем, французскими мальчиками, французскими книгами настолько вскружила мне голову, что мне было все равно, где жил Никита: в Италии, в Германии, в Чехословакии или в Китае. И только три года спустя, после долгих скитаний, когда наша семья наконец остановилась – сначала в меблированном отеле «Отей», а затем в скромной квартире на авеню Сент-Фуа в Нейи-сюр-Сен, – я получил известие о нем.

Однажды вечером во время ужина, который ежедневно собирал нас всех семерых за столом, папа рассказал, что Воеводовы, пожив в Марселе и Лионе, обосновались недавно в Париже. Он не решался сказать нам об этом раньше, чтобы, как говорил он, не злословить. А сегодня был уверен в потрясающем факте. За несколько лет Георгию Воеводову, отцу Никиты, удалось собрать целое состояние. В то время как в среде русских эмигрантов потомственные князья работали шоферами такси или рабочими на заводе Рено, а их почтенные супруги – гардеробщицами в кабаре или надомными портнихами, парень так хорошо развернулся, что неудачливые соотечественники смотрели на него со смесью зависти и презрения. Он, бывший в Москве простым уполномоченным банка, сумел во Франции под предлогом защиты его комитентов, загнанных в России в тупик, сколотить большие деньги. Эта удача на грани мошенничества возмущала папу. Обычно очень сдержанный в своих суждениях о других эмигрантах, он не стеснялся называть при нас Георгия Воеводова «фальшивомонетчиком» и «хапугой». При каждом этом унизительном эпитете мама болезненно вздрагивала, она не любила, чтобы в присутствии детей перетряхивали «грязное белье взрослых». По правде говоря, обвинения, которые бросал папа, меня нисколько не трогали. Из его оскорбительных слов я запомнил только то, что Никита сейчас в Париже и что я, может быть, после долгой разлуки вновь увижу его! Как же можно было, спрашивал я себя, так долго без него обходиться? В то время, как мне уже представлялись наши будущие встречи, мама, м-ль Гортензия Буало, брат и сестра, казалось, с большим интересом следили за разоблачением махинаций Георгия Воеводова.

Из уважения к моей гувернантке разговор велся на французском, время от времени родители переходили между собой на русский. Верная своему долгу м-ль Буало иногда поправляла синтаксическую или лексическую ошибку. Она жила под одной крышей с нами, не теряя надежды найти место учительницы в состоятельной семье, которая могла бы обеспечить ей регулярное жалованье, что для нас теперь было не по средствам. В качестве платы за жилье и стол она изредка давала мне уроки орфографии и счета, в которых я совершенно не нуждался, так как легко справлялся с учебой в лицее Пастера. В то время, как она старательно исправляла русский акцент и неправильные обороты речи родителей, брат забавлялся тем, что разжигал злопыхательство папы против «этого плута Воеводова». Считая, что Александр переходит границы, Ольга заметила ему, что Воеводовы не были, может быть, «столь плохими», как это говорилось, так как, судя по верным источникам, они субсидировали в прошлом году в Марселе балетный спектакль в пользу «нуждающихся эмигрантов». Скептик Александр возразил, что подобного рода благотворительность имела обратную сторону и что собранные су вместо того, чтобы пойти «нуждающимся эмигрантам», осели в карманах «щедрых организаторов». При этих словах в глазах Ольги мелькнул презрительный огонек: