Читать книгу "Окопная правда Чеченской войны - Анатолий Тишин"

Середина ночи. Скоро отчалит последний метропоезд. Добрая синяя гусеница из «тех времен». Я, нажравшись спирта, спускаюсь к ней. Я никакой. В Москве я один. Если зовут в гости, всегда иду и сижу, пока не выгоняют. Домой неохота. В моей квартире полчища тараканов, чугунный утюг и куча старого барахла. Кому в этот «рай» охота. Именно поэтому я допоздна сижу у друзей и потребляю что-нибудь в пределах двенадцати пятисот. Когда становлюсь пьяным и лишним, встаю и бреду по тёмным, холодным московским самотёкам к сакральной красной букве «М». Меня там, под землей, в норке, ждёт добрая гусеница. Я, шатаясь, проникаю в её туловище и отправляюсь домой.

Вот и в тот день. Почти час ночи. Пустой вагон. Перед глазами плывут ножки в колготках «Санпелегрино» и белая надпись «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ». Я медленно проваливаюсь в гремящую темноту. Станция. Двери ж-ж-ж… туда-сюда. «Следующая станция Октябрьская». Голова качается. Цветные круги. Опять станция. Открываю глаз. Хочется ещё водки. Открываю второй. «Твою мать… Подполковник». Ну, ни хуя себе! Повстречался я с бравым военным… Офицерик образцовый… Синий «чебурашка» на голове, шинелка торчком, брючные стрелки, пресловутые коричневые ботинки. Погоны. «Что такое? Вот это я нажрался. Почему у звёзд так много концов? Двоится, что ли?» Фокусируюсь. Всё равно концов дохуя. Не верю глазам своим. Выпрямляюсь и начинаю считать на пальцах. «Один, два, пять, восемь. Что такое! Восьмиконечная звезда. Ну и ну!» Посмотрел наверх и охуел окончательно: вместо нашего щита с красной звездочкой на шапке висит золотой полумесяц. «Ёбтыть! Чеченский подполковник в московском метро. При параде. Вот это да! Идиотизм полный». Когда это подумал, случилось нечто. Я глянул в глаза подполу. Оба! Это были глаза голодного волка. Выжимка ненависти. Если бы между нами в тот момент пролетела бабочка, она бы сгорела в этом адском поле, которое мы с ним наводили глазами. Чечен что-то забормотал, а я пошел на мировую: «Полковник, зачем так смотришь?» Вместо ответа он встал. Я тоже. Вагон трясет. Нас тоже. Зарычали. В голове замелькало: «К чему задаром пропадать. Ударил первым я тогда. Так было надо».

Руками я бью слабо, а вот ногами хорошо. Ну и зарядил я ему в плечо своим тяжёлым ботинком. Тут до меня дошло насколько я пьяный: моя же отдача кинула меня назад, и я спиной налетел на поручни сидений. Стало больно. Я закричал: «Бля». К моей радости полковник улетел ещё дальше. Поезд гремел. Пахло горячим. Я стал играть в боевик. Разогнался и прыгнул на валявшегося чечена. Бить его не хотелось. Меня переклинило, и я решил ему отгрызть погоны. Правда, забыл одну деталь. Один передний зуб у меня наполовину выбит. У меня ничего не получилось. Я просто скрёб зубами по шёлку погона и шипел ему в ухо: «мудак, старый козёл», и ещё что-то. Скоро поезд остановился. В вагон зашла сонная русская баба. Она сделала всё как надо: чеченца спасла советская военная форма. Представляю себе реакцию бабы. Лежит военный мужчина, а на нем сидит молодой хулиган. Реакция? Правильно. Дикий крик.

Потом помню мышиную форму, белый кафель на стенах, зеленый сейф и обшарпанный стол.

Мне не везёт во всем, кроме главного. В главном удача не на моей стороне, но в этом случае она мне отдалась. В комнату, где я сидел, забилась куча ментов. Они смеялись.

— На хуя ты его ударил?

— Да я… Но, блин, это же пиздец: чечены в метро, ещё и при форме.

— Заткнись, идиот, он не чечен, он азер.

— Да ведь месяц на лбу…

— Дурак, если ты не закроешь хлебало, получишь как следует. Тебе ещё повезло, что он пьяный, хуже чем ты.

Я замолчал.

Потом уже я думал, почему мне ничего не сделали. Наверное, менты оценили мой «героический» поступок. Молодой хохол, ночью в московском метро, грыз погоны азербайджанскому подполковнику. Бред. Наверно, про это уже ходят дикие слухи и анекдоты. А тогда я был безумно рад, что меня отпустили. Спасибо, ребята! Иначе меня за такое выгнали бы с работы. Я брёл по ночной «Профсоюзной» и разговаривал сам с собой: «А что? Если воровать, так миллион. Если драться, то с подполковником». Надо быть надполковником. Тем более в наше время. Они этого заслуживают. Проебать мою родину и остаться ни при чём. Нет, блядь, вы ещё, зелёные друзья, своё получите. Хотя…

Полковник! Ты, конечно, мудак, и совсем не бравый, но если это прочитаешь, то извини. Я был нетрезв, ты тоже. Мы погорячились. Как и положено победила молодость. Если увидимся ещё, обещаю: с меня «штык» завода «Кристалл».

Такая вот ночная пьяная история. Эх, какой был мужчина, азербайджанский полковник.

Майкл Эйр

Записки пехотного лейтенанта

«Лимонка» № 5 январь 1995 г.

13 января. Я пишу это все в полуподвале. Окна выбиты. Пишу на планшете. Поминутно грохочут орудия, тяжелые пулеметы, подо визжат, падая сверху, мины. Повсюду грязь, густая и жирная, развезенная гусеницами танков, колесами грузовиков. Запах гари, запах свалки, пустыря, — там, где жили, но уже не живут. Мои ребята воняют крепко и неприятно, две недели в бою, не то что бани, горячей водой не мылись со дня прибытия сюда. Сам я воняю тоже.

Мне 24 года, и это моя первая (я верю, что выживу), но не последняя война. Думаю, что их будет еще много. Что я чувствую? Если не сплю сутки, то херово, а если высыпаюсь — нормально. Первые трупы, которые я увидел в моей жизни, это было вчера, моих солдат Андрея и Сашки. У Сашки там, где живот, было какое-то болото — смесь тряпок, куртки его, крови и вывалившихся набок внутренностей, вываленных в грязи, в агонии он несколько раз перевернулся. Лежал на боку, каска съехала на глаза. Меня удивила моя, ну как бы это сказать, бесчувственность. Правда и то, что времени не было, шла атака. «Атака» так звучит, что видишь перед собой поле Второй мировой, и там бегут во весь рост и кричат «Ур-ра-а!» многие сотни русских мужиков. А тут в Грозном ничего такого, просто наше подразделение сумело уложить трех снайперов на окрестных высотных домах и сделало бросок на этот самый подвал в двухстах метрах от нашего прежнего КП. Перебежками, используя местность, где угол дома, где дерево и любую яму, мы двинулись. Первым попал к окнам подвала рядовой Стрельцов. Кинул в окно две гранаты, так спокойно, и потом, сам зачем-то туда прыгнул. Я их учил ведению городской войны немного, два дня, тому, что сам знаю. Ну, хотя бы они знают, что перед окном и дверью не стоять, обходить окна и любые отверстия в стене пригибаясь. А он прыгнул. И много очередей после этого там внутри. «Та-та-та-та-та!», дробно так.

Я был уверен, что «Стрельцу» хана. Что вынесем мы его за руки, за ноги. Но там все стихло. И рядовые Егоров и большой парень такой Иван через другие окна запрыгнули. И хохот слышен. Я с бойцами обнаружил их: обнимаются и что-то вроде славянского «кола» пляшут все трое. А «чехи», — так у нас их называют, — шесть трупов. В разных позах. Кто у окон, кто в углу. Где гранатами не достал, там огнем поразил.

Посмотреть на этого Стрельцова, ну трудно сказать, что такой сумасшедший. Тихий, скорее, тип. Роста среднего, худющий. А вот оказалось, у человека солдатский талант. Что это такое, никто не знает. Вернее, компоненты ясны. Малая чувствительность: к взрывам, осколкам, пулям, минам, дерьму, грязи, вони, холоду. Взяв подвал, мы прочесали дом. Кое-где он вяло горит. Я поставил на верхних этажах по три бойцах и совершил нарушение дисциплины. Выпил с бойцами за взятие этого блядского дома, полуподвал и за ребят — Сашку и Андрея. За упокой души, что называется.