Читать книгу "Дивизия цвета хаки - Алескендер Рамазанов"

Вечером мы взяли бутылку кальвадоса – дешевой забористой яблочной водки местного разлива. К Мишке зашел отец. Седые короткие волосы ежиком. Армейская выправка. Полковник в отставке, фронтовик. Смоленский корень. Рассказал анекдот: «Два хлопца, украинский и еврейский, приехали в Киев. На вокзале хохол первым делом спрашивает: «А военные училища здесь е?», а еврей: «А парикмахерские?»

Рассказывал, что стоял в ночном карауле у гроба Кирова, видел, как Сталин поцеловал покойника в лоб, что-то прошептал. Караул сразу сменили.

Выпили. Кальвадос старый воин назвал грязью, послал купить бутылку перцовки.

Как-то промелькнуло слово «Катынь». «А что с ними сделали?» Это я спросил о польских офицерах. «Как что. Расстреляли. А что было делать?» – «Наши?» Полковник усмехнулся: «А как тебе, лейтенант, несколько тысяч чужих офицеров в тылу?» Рассказ его был коротким и точным. (В этом я убедился в 1987 году, купив на книжном развале в Кабуле «Ридерз дайджест» за 1953 год. Весь мир, оказывается, все знал еще с 1943 года. Кроме нас.)

Про афганские дела полковник сказал: «Вы вечно, ребята, не в партию, так в «гимно» вступите. Уже вступали туда с пулеметами... Мировую революцию делать. Еле оторвались».

«Гимно» с намеренно фрикативным «г» – это было чудесно. Такой интерпретации слова «говно» я не слышал никогда. Да и о походе в Афганистан Красной армии в двадцатых годах подробнее узнал только лет через двадцать, когда, обкайфовавшись ельцинской свободой, мирные дехкане и подабоны (земледельцы и пастухи) – таджики начали в упоении резать друг друга. Историк Виктор Дубовицкий в Душанбе рассказал мне об этой авантюре – походе на Индию через Афганистан силами чуть ли не батальона.

Полковник Семенов умер осенью 1981-го. Рак. А я, видимо, до конца своих дней буду с успехом рассказывать еще один анекдот, услышанный от него в тот вечер. «Тридцатые годы, советско-польская граница. Мерзнет в тонкой шинельке и конфедератке жолнеж на своей стороне, а по нашему рубежу задумчиво расхаживает красноармеец в меховой шапке, валенках и овчинном тулупе. Встречаясь на маршруте, пограничники перекидываются словами. «А что, пан, как по-польски будет жопа?» – спрашивает мордатый красноармеец. «Дупа», – стуча зубами, отвечает поляк через полчаса во время новой встречи. И опять тишина на рубеже... «А что, тоже красиво», – мечтательно подводит итог советский пограничник».

Красивые стройные ноги всегда заканчиваются ж..., но ее почему-то мало кто воспевает, хотя всем она втайне нравится.

И если кто-то вам говорит, что «наступила ж...», не верьте ему!

Когда совсем плохо, то говорят иначе.

Много ли для счастья надо...

Мы изобрели забаву. Поставили на попа деревянный щит, добротный, из дюймовых досок пол от палатки, и стали учиться метать ножи. Насобачились до циркового уровня. С расстояния десяти шагов попадали в избранную точку силуэта в чалме. Метали и колья от палатки. Они были пострашней любого ножа. Вскоре щит превратился в труху. Поставили новый. И все с криками: «Получи, душман!»

Щелчок затвора. Прапорщик Сиренко сидит на корточках под щитом. Лицо вытянуто. Ответственный секретарь метнул кол, в горячке «соревнования», поверх его головы. Все обошлось.

На горизонте несколько едва различимых контуров машин. Фургоны. Дальше пленка засвечена. Засветил ее особист, по причине того, что мы с фотокорреспондентом окружной газеты повернули объективы в сторону якобы секретного зенитно-ракетного комплекса. «Квадрат»? «Круг»? Не помню. Киевский коллега оказался хитрее. Он подсунул «особисту» пустую пленку.

Бесконечные кадры на полигоне, стрельбищах, в спортивных городках, ленинских комнатах, столовых. Зарядки, разводы, обслуживание техники. Дивизия впитывала, как губка, молодняк, а потом, подвластная приказу, едва обучив, выжимала в сторону Афганистана. Семенов, обычно вечером, когда расслаблялись кальвадосом, корил: «У тебя все снимки на одно лицо. Ты, старик, крупный план давай».

Дивизионные учения в лесах под Черниговом. Конец февраля. Полки барахтаются в рыхлом снегу. Я изменил «ФЭДу»: в самый ответственный момент, когда комдив дал приказ на сражение, достал нагретый за пазухой «Зенит», «ТТL». Умер он, скотина, на полпути. Заклинило шторку. Когда тут рукав доставать, перематывать. Все летит, бежит, палит... Вслед наступающей пехоте, пардон, мотострелкам, сделал несколько кадров уже «ФЭДом». Ну, не беда, есть кадры с генеральных репетиций. Отобьемся. А снимки нужно было выставить на стендах во время подведения итогов учения. Это дело серьезное.

По пояс в снегу я побрел к вышке руководства. У подножия ажурной деревянной каланчи стояли двое. Командир дивизии – полковник Третьяков и командующий армией – генерал. Смушковые папахи, полушубки. Третьяков с палочкой. У комдива долго заживала сломанная нога.

– Эй, корреспондент. Сделаешь нам снимок на память?

– Да ведь потом от вас фотографии не дождешься, – это генерал, командарм.

Щелчок затвора. Второй. Третий.

– Завтра же представлю, товарищ генерал. На подведении итогов.

– Ну-ну, – хмыкнул командарм.

И тут... я до сих пор не могу понять, что заставило меня четко и раздельно доложить:

– Товарищ генерал, я дважды подавал рапорт о желании служить в Афганистане. Квартира есть. Здоров.

Краем глаза я заметил, как сыграли желваки на скулах комдива. Но гнева особого в его глазах не увидел. Третьяков молчал.

– Прошу вас помочь. А? – как-то по-детски проблеял я.

Это «а?» у меня, видимо, с младых лет, с Кавказа. Там добавляют это междометие, когда очень хочется чего-то.

– Ну вот, а ты говорил, что у тебя офицеры отказываются от ТуркВО, – повернулся генерал к комдиву. – Учтем твой рапорт.

Все. В редакцию. К утру нужны снимки. На «санитарке», которая срочно вывозила с поля боя майора, допившегося на подготовительном этапе учений до белой горячки, я добрался в Белую Церковь. Майор, с багрово-синим лицом, туго спеленатый, изгибался на носилках и кричал: «Вот видишь, это они, в белых халатах стоят. Сестры! Чего им надо? За кем? За мной?» В окнах проплывали только ели, усыпанные снегом. Санитар, дюжий сержант, сказал тихонько: «Он от этих «сестер» под бронетранспортер залез. Еле вытащили...»

За ночь я успел отпечатать около пятидесяти снимков 30 – 40, отглянцевать и, наскоро побрившись, рванул в солдатский клуб при штабе дивизии. Политотдельские вырвали у меня из рук снимки и стали спешно прикреплять на стенды. Я тоже пытался им помочь. Внезапно кто-то крепко взял меня сзади за плечо.

– Ты, значит, сам все решил? В Афган захотелось. А здесь кто будет пахать? Я же тебя редактором хотел назначить. Ты чего поперед батьки лезешь? – это был заместитель начальника политотдела майор Дмитриенко.

А тут еще выросла массивная фигура Корнейчука – начальника политотдела. Выслушав мой лепет о том, что рапорта подавались и ранее, только махнул рукой: