Читать книгу "Отечество без отцов - Арно Зурмински"

Четыре года подряд это была земельная площадь, измеряемая в квадратных милях, где убийство являлось неукоснительной мерой, в то время как всего в получасе езды от этого места оно было строго запрещено. Я сказал: убийство? Конечно, убийство. Солдаты — это убийцы.

Курт Тухольски

Январь подходит к концу, и я тоже в свои 60 лет ухожу на заслуженный отдых. Те, с кем я вместе работала, сидят за круглым столом и улыбаются мне. Они предсказывают мне прекрасное время.

— Каждый день выходной, путешествия на дальние расстояния, — говорят они. — Разве тебе не хотелось бы совершить поездку на теплоходе по Волге? Почему именно Россию имеют они в виду? Я заказала шварцвальдский вишневый торт, к нему хрустящие пирожные, напоминающие о прошедшем Рождестве. Красные свечи также связаны с Рождеством.

Вчера всю вторую половину дня падал снег. Мой день рождения начался с автомобильного затора в Северной Германии, радио постоянно предупреждало о гололедице. В таких чисто зимних условиях я давно уже не встречала 31 января. Когда я была ребенком, то однажды на мой день рождения пришлась настоящая весна.

Вишневый торт почти доеден, когда входит Шнайдер, чтобы произнести заключительную речь. Он благодарит меня за двадцатипятилетнюю верную службу и строит догадки, как я начну распоряжаться своим свободным временем. Ведь мне предстоит оставаться одной в большом доме на окраине города и иметь уйму свободного времени. Вегенер из архива, сидящий рядом со мной, бормочет вновь что-то о прогулке на теплоходе по России.

— Ваш сын ведь служит в бундесвере? — спрашивает Шнайдер.

— Да, мой сын уже месяц, как в Косово.

— Если у нас будут проблемы с мужчинами, то мы обратимся к Вам за помощью, — обещает Шнайдер. Все смеются, так как знают, что в его отделе никогда не бывает проблем с кадрами мужского пола.

В качестве прощального подарка он вручает мне бутылку с этикеткой «Тракенская кровь». Откуда ему пришла в голову мысль об этом крепком шнапсе, настоянном на меде?

— Я пролистал Ваше личное дело, — объясняет он. — Вы ведь из той местности, где производится этот сладкий напиток.

Поздравительная открытка висит, покачиваясь на бутылке, подписанная всеми и адресованная Ребекке Ланге. Если Шнайдер заглядывал в личное дело, то ему должно было броситься в глаза, что в документах я записана как Ребека, то есть с одним «к». Никто не спрашивает, откуда у меня такое странное имя, и меня вполне устраивает, когда меня величают Ребеккой с двумя буквами «к».

Прежде чем распрощаться, Шнайдер напоминает о снегопаде и скользких улицах. Нам следует поторапливаться домой.

Мы говорим о погоде. Всем интересно знать, шел ли дождь или снегопад, или была буря в тот момент, когда я появилась на свет. Но мне неизвестна сводка погоды в день моего рождения. Позднее также так и не нашлось времени узнать, какая метеосводка была в тот самый день 31 января 1943 года. Я предполагаю, что в той местности, где я родилась, царила лютая зима, и пришлось выпить много медового шнапса.

Я наливаю из сладкой бутылки и говорю, что это «на посошок». Когда бутылка пустеет, все уходят, только Вегенер подходит ко мне и говорит:

— 31 января 1943 года? Тогда ты дитя Сталинграда.

— Что знаю я о Сталинграде?

— В твой день рождения на Волге погас свет.

— Ты ведешь речь о Сталинграде, а нас сейчас не оставляют мысли о новой войне на Аравийском полуострове, — говорю я.

— Все войны родственны между собой, — утверждает Вегенер. — Одна сменяет другую подобно эпидемиям, возникающим повсеместно.

И именно в один из таких дней мне суждено было родиться?

Вегенер в этом совершенно уверен, он заведует архивом и библиотекой, ему принадлежит прошлое.

— Я покопаюсь в материалах и узнаю, что происходило 31 января 1943 года, — обещает он.

С двумя рюмками медового шнапса в крови я отправляюсь домой. Ночь обещает быть морозной. В моем доме темно. Я не ожидаю никаких гостей.

Прежде чем улечься в постель, я просматриваю газету и натыкаюсь на снимки северогерманского снежного хаоса. У голландской королевы тоже день рождения, она на пять лет старше меня. А затем на меня обрушивается Сталинград. Все телевизионные каналы показывают кадры разрушенного города, фельдмаршала[2]собственной персоной, когда его берут в плен. В Волгограде ему строят музей, сообщают по телевидению. Южный котел капитулирует. Колонна пленных немецких солдат, производящих жалкое зрелище, плетется по степи на фоне развалин. И все это происходит в мой день рождения.

* * *

И у меня тоже был отец. Я потеряла его прежде, чем начала это осознавать. Он исчез из моих глаз, из моего разума. Так и должно было случиться. Отцы зачинают детей, а затем идут своей дорогой. Когда ребенок позднее справляется о своем отце, то получает ответ: он был странником. Мой отец тоже побродил по всему свету, побывав напоследок в России.

Мне уже 60 лет, а я все еще не представляю, где мои корни. Когда я родилась, ему было 23 года. Отмечал ли он это событие? Порядочный отец выставляет по этому поводу бутылку и угощает сладким шнапсом. В 23 года он уже имел право напиться ради своего потомства.

Деревья в моем саду прогнулись под тяжестью снега. Обилие белизны усиливает мое желание побыть одной. Такой я представляю себе и Россию зимой. По утрам в половине десятого я сижу бесцельно у окна и думаю об отце, которого никогда не видела. Мать мне ближе. Звали ее Эрикой. У нее были рыжеватые волосы и веснушки на носу. Когда мне исполнилось два с половиной года, я ее тоже лишилась. У меня нет ее фотографий. Осталось лишь ощущение мягкой теплой кожи, тугих грудей и рук, привыкших к тяжелой физической работе.

Вчера, незадолго до полуночи, когда я все еще находилась под впечатлением телевизионных кадров о Сталинграде, позвонил Ральф, чтобы меня поздравить.

— В Приштине начинается весна, — сказал он.

Я пожелала ему скорее вернуться оттуда. Не потому, что боялась за него. Нет, нет: ведь там не воюют. Юноша там лишь для того, чтобы охранять мир. Но в моем доме будет не так одиноко, когда он вернется.

Ральф никогда не спрашивал о своем деде. Лишь только, когда его перевели на Балканы, он вскользь спросил перед отправкой:

— Твой отец тоже был на той войне?

В Приштине начинается весна, а в моем саду ветки сгибаются под тяжестью белого груза. Какой была погода шестьдесят лет назад? Вегенер обещал мне прислать метеосводку того времени.

Лучше всего я помню бабушку Берту. На краешке ее фартука я выросла. Она произносила такие приятные слова, как «молочный суп с клецками» и «оладьи». Когда она это говорила, я ощущала ее мягкую руку на своей голове. Я должна была бы ее расспросить, но, когда мы были вместе, я сама еще оставалась маленькой глупой девочкой, которая жила лишь одним днем. Время задавать вопросы приходит всегда слишком поздно.