Читать книгу "Испуг - Владимир Маканин"

– Как же так, подруга! – повторил я со смешком (и легко вздохнул), не отрывая глаз от светила.

Вернулся в мой Осьмушник – таково прозвище этой пристройки дачного дома. Хозяева – Крутовы – вдруг разом купили эту дачу, здоровенную, большую. А тот аппендикс, что выходит к забору (слесарню и вторую кухню предыдущего хозяина), отдали мне.

Просто так отдали: живи. Со мной они добряки. Зимой (а также среди лета, если Крутовы вдруг на юга, к морю) я присматриваю за всем домом – это ясно.

Так что у меня отдельный клочок земли, отдельный вход сбоку: осьмушник, хотя, я думаю, здесь меньше одной восьмой доли всего строения, если в дробях. Но мне хватает. Две комнатки, кухня. Правда, газовая плита отчасти с видом на туалет – готовь себе еду, поглядывая на унитаз. Что-то вроде жрального мементо мори! Ешь, но знай и помни, куда и как это все уплывает с большой волной.

Вошел я и сразу, одним крупным шагом, – направо. Там моя комнатка, одна без дверей.

Вторая, конечно, тоже моя, но вторая комнатка сама по себе, она посветлее и с дверью – она получше. При случае она как бы для летних гостей, для родственников. Как раз гостит мой внучатый племянник Олежка. Приехал дня на три. Он меня любит. Самый теперь близкий мне родич. Так получилось по жизни. Есть, конечно, где-то взрослые мои дети. Есть и дети детей. Есть ведь и жены – вспомнил!.. Однако жены уже прошли. Жены как сезонный жизненный период. Жены как облака. Были – и нет.

То есть жены где-то, конечно, есть, они живые. Как облака, они и сейчас в порядке и где-то плывут высоким небом дальше и дальше; и даже (вполне возможно) кого-то других, терпеливых, осчастливливают хлестким дождичком своих слов. У меня все были говорливые. Давно было!

Олежка спал, молодой, недавно после армии, после войны, чего ж не спать!.. Ищет теперь работу в Москве, а сюда, за город, приехал меня проведать, заодно же негородским воздухом подышать! Полезное с приятным. И вдруг оказался с деньгами – так что меня, старого, подкармливает. Привез сыру, копченой колбасы две палки. (Нашел работу?.. Надолго ли?)

Пройдя к своей кровати, я рухнул. Успел только на миг подумать об Анне, об этой появившейся красавице дачнице, – и заснул. Был с ней рядом! Сидел!.. Но какой же у нее радующийся голос. Даже среди ночи радующийся. Даже со сна. Дрожащий в воздухе голос. Легко такую любить.

Утром – раненько! – я встал по нужде, но решил не будить шумом Олежку. У меня грохочущий унитаз. Крутов – хозяин, любит поутру, щуря глазки, меня расспрашивать, откуда такой шум и откуда булыжники… Нет? Не булыжники?.. Неужели?.. – так с утреца он шутит. Ему (как и мне) по душе утренняя звуковая мощь, сам по себе могучий поток – плюс эхо.

Я прошагал в самый угол моего в пять деревьев сада, там летний сортир, скромный, зато весь в сирени. Забравшись туда, тихо-тихо сел на толчок. Все хорошо, и утро как утро, сидел не спешил. Еще и подумал, какая, мол, тишина. И вдруг голоса. Именно что вдруг. Похоже, что я заснул на толчке. Это точно, заснул. Потому что солнце, прорвавшись сквозь сирень и крохотный туз сортирного окошка, уже вовсю буравило мне темя.

– …Это ничуть не смешно, Олег.

– Само собой, – отвечал мой племянник (однако опять засмеявшись).

А напевный, нет, дрожащий в воздухе голос повторил, стараясь быть голосом серьезным:

– Ничуть не смешно.

Разговаривали буквально рядом со мной, но территориально уже на улице – с той стороны сирени и забора. Они не знали, где я. Они легко общались, только-только познакомившись: красивая тридцатилетняя Аня и мой широкоплечий племянник.

Из осторожности (это сразу чувствовалось) они оба не хотели, чтобы я их услышал. Должно быть, нет-нет и посматривали в сторону забора и сада, чтобы сразу примолкнуть, если я появлюсь. Дрожал ее голос. Такие ее чистые гласные звуки. Сам летний воздух дрожал! Я бы слушал и слушал… и млел бы, даже сидя на толчке, полусонный. Млел, если бы речь не обо мне. Аня меня ночью узнала. Оказывается, узнала. Новость, от которой мне стало жарко.

Лоб мой прошибло мелким липким потом (еще и от пригревшего темя солнечного луча).

Ночью Аня вполне разглядела – увидела (при луне) – сидящего на постели с ней рядом. Проснулась – но даже не вскрикнула. Смолчала. И оказывается, только чтобы разрядить ситуацию, она, умница, подала голос – вроде как просто позвала мужа: «Игорь!.. Анальгин…» – и еще про воду, запить. Потому что не надо было делать резких движений. Потому что не хотела меня напугать… И сама, прибавила Аня, она не хотела в темноте ночи вдруг напугаться.

– А вот когда ваш дядя ушел, я поняла, что мне страшно.

– Еще бы!

– Я его не виню. Он стар. Он безопасен. Я, Олег, все понимаю… Не всякая женщина его так поймет.

– А он тихо ушел?

– Как тень.

Я слушал, затаив дыхание. Все-таки я успел обидеться на это скользнувшее мелкой льдинкой «безопасен». Я бы тебе показал, милая, этой же ночью, пусти ты меня к себе поближе! Показал бы – стар или не стар! Я бы тебя аттестовал как следует!.. – хорохорился я, сидя на толчке, весь уже взмокший (от прямого солнечного луча). Еще и одуревший, одурманенный буйной в это лето сиренью.

Хорохорился, а меж тем их разговор за забором продолжался. Теперь они оба (с какой-то зловещей суровостью) рассуждали о том, что в ином таком случае перепуганная женщина могла криком поднять весь поселок… И уйти ему не успеть. Прямо у постели… Схватили бы. Сдали бы ментам! (Могли судить.) А уж сколько бы и каких слухов по округе наворотили!.. И, мол, еще очень-очень хорошо, если бы поимка и шум-гам кончились для меня лишь боем и заслуженным отдыхом в ближайшей психушке.

– Сказали, конечно, мужу, Анна Сергеевна?

– Конечно.

– А он?

– Он интеллигентный человек. Хотя рассвирепел.

– Еще бы!

– Сказал, что старика жаль, но жалеть стариков надо умеючи. Что еще?.. Что старика теперь не остановить. Старик повадился ходить ночами. Надо его своевременно показать врачам. Проверить его… и… и тем самым ненавязчиво ему помочь.

– Что значит – проверить?

– В какой-нибудь хорошей деликатной больнице. Это можно. Это сейчас делают… Так сказал мой муж.

Оба продолжали дружно охать и ахать. И всё сокрушались, что такого доброго (как я) и не вполне управляемого старика – не поняв его угасающих чувств (во как!) – иной муж просто бы забил ночью кулаками. Прибил бы. Мог и покалечить… При том, что мужа, с его кулаками, люди еще бы и всем хором оправдали!

Она, молодая, из кожи лезла, хотела показать, как здорово мне в жизни в эту ночь повезло. Благодаря ее чуткости… А каков на все согласный Олежка?..

Я встал с толчка. Сколько можно этот бред слушать! Я живой человек. Я вам не выживший из ума дедок… Если б меня заловили в десятый раз!.. Тогда да – принимайте меры. Согласен. Но сначала поймайте…