Читать книгу "Вольная Русь. Гетман из будущего - Анатолий Спесивцев"

– И что, никакого просвета?

– Ну, заметили стекловары, рассматривая бинокль, что там стекла впереди и сзади разные.

– Так это ж и слепой заметит, – искренне изумился Михаил. – Впереди большие, сзади маленькие.

– «Большие», «маленькие»… по составу разные, из неодинакового стекла сделаны.

– Так у чем-то трудность? И они пусть из разного сделают.

– Какого «разного»? Чего в одно, а чего в другое добавлять?

– А в стеклышках из бинокля посмотреть нельзя?

– Можно. Вынуть из бинокля и расплавить, а потом пытаться определить, чего там намешано.

– Эээ… постой. Как «взять и расплавить»? А с биноклем чего будет?

– Конец ему будет. При этом большой вопрос, сможем ли мы найти отличия, не так-то это легко сделать.

– Не… тогда не надо. Жалко бинокль.

– Вот и мы так подумали. Пробуют ребята разные составы, но пока без толку. Когда-то найдут нужную примесь, а пока… Пошли, пожалуй, вниз, торчим здесь, как чиряки на носу, без толку.

В общем-то, это рассматривание с высоченной деревянной вышки подходящего к Созополю гиреевского войска большого смысла не имело. Благодаря разведке командование крепости и так знало, кто на них движется. Пятьдесят тысяч янычар: две трети – недавно набранные взрослые турки или родственники воинов оджака; пятнадцать тысяч суваллери, всадников оджака – также больше половины новички; с тысячу топчи, еще несколько тысяч обозников корпуса воинов-рабов (не путать с райя), пятнадцать тысяч сипахов-тимариотов, вооруженных заметно хуже обычного, тридцать тысяч кочевых турок и бедуинов, тридцать тысяч азапов и секбанов, не новобранцев, уже поучаствовавших во внутренних разборках. И естественно, с войском шло не меньше сотни тысяч работяг из Стамбула. Не янычарам же копать землю в осадных работах и тягать тяжести. После смерти Мурада IV (не к ночи будь помянут этот властелин, сумевший обуздать своеволие воинов оджака) янычары очень нервно реагировали на любые попытки принудить их к труду.

К удивлению казацкого старшины, крымских татар в этом войске не набралось бы и тысячи. Гирей предпочел оставить одноплеменников в Анатолии для окончательного усмирения и искоренения сторонников разбитого в прошлом году Лжемурада. Разбить-то его разбили, основные силы рассеяли, однако поймать не смогли. Он то ли погиб, то ли, сняв платок с морды, без которого его, почитай, никто и не видел, растворился среди местного населения, считавшего предводителя антиоджакского и антитатарского восстания ИСТИННЫМ Османом, божьим чудом, выжившим при покушении.

И ранее сильно не любившие янычар жители Анатолии их теперь люто, больше любых врагов ненавидели. Не помогло даже массовое зачисление в оджак анатолийцев, тем более что под видом турок туда попало немало янычарских родственников потурнаков – сербов, греков и албанцев. Да и вроде бы чистокровные турки отличались скорее толстым кошельком для дачи взяток, чем храбростью и воинскими умениями.

Немалая часть этого сильного чувства ненависти переносилась и на нового султана с одноплеменниками-татарами. Им султан Ислам выделил земли нескольких тюркских племен Восточной Анатолии, имевших несчастье активно поддержать лжесултана Ахмеда. Уцелевшие мужчины из этих племен сейчас шли в голове войска Гирея, который обещал за храбрость и заслуги одарить их новыми землями, здесь, в Румелии, и бывших ногайских степях. Им так же подробно рассказали, что будет не только с ними, но и с их семьями, если они не проявят храбрости. Семьи остались в Анатолии, обеспечивая верность их отцов и сыновей.

Подойдя к крепости где-то на километр или около того, всадники немного погарцевали перед смотрящими на них с валов и пяти бастионов защитниками Созополя, благоразумно не приближаясь к городу. О наличии у засевших там точного и дальнобойного оружия они были осведомлены, не представляя, впрочем, насколько оно мощное и на какое расстояние стреляет.

Покрасовавшись – кричать оскорбления на таком расстоянии не имело смысла, а подъезжать ближе опасались, – начали разбивать палатки для отдыха, привезенные во вьюках. А вот с кострами для приготовления пищи у них в этот день не сложилось. На дневной переход от города дерева не было. Совсем не было. Его предусмотрительно вырубили и утащили казаки, два года готовившиеся к этой битве. Узнай зеленые о таком умышленном опустынивании – вырубили даже виноградные лозы, – вандалов бы линчевали, но не водилось тогда таких зверей, зеленых.

Перекусив всухомятку – кочевников подобными лишениями не испугаешь – турки устроились в двух лагерях, выставив многочисленных часовых: о пластунах они также были наслышаны.

Невольно ежась от сильного, сырого и холодного ветра с моря, атаманы, спустившись с вышки, пообщались с защитниками крепости. Гарнизон уступал надвигающемуся вражескому войску более чем на порядок. Впрочем, этих-то казаков, отобранных из добровольцев, застращать было вообще проблематично. У нескольких на груди блистали светло-серые крестики с красно-желтым всадником, поражающим змия в середине, знаки ордена Георгия-победоносца, первой железной ступени, конечно: Хмель, долго не решавшийся последовать совету Москаля-чародея, в прошлом году таки основал сразу несколько орденов. Георгия-победоносца, выдаваемого за храбрость, четырех ступеней, железную, медную, серебряную и золотую. Выделялись они скупо, пока более двух никто не имел, даже совершенно безбашенный в бою Татаринов пока мог похвастаться только одним Георгием. Зато он, как и Гуня, имел высший орден Малой и Вольной Руси, Архистратига небесного воинства архангела Михаила. Такой же крест, золотой, с рубинами, на вычурной и массивной золотой цепи, отправили и в Мадрид, испанскому королю. На всякий случай приказав послу разузнать, примет ли гордый Фердинанд его. Было в этом сомнение, а осложнения еще и с Испанией казакам совсем не улыбались.

– Что, Сидор, поджилки от вида вражьего войска не дрожат, штаны от страха не загадил? – улыбаясь, явно не всерьез, спросил Татарин у старого знакомца, помнившего еще поход на Трапезунд донца, седого, с морщинистым лицом и пегой, неровно обрезанной бородой.

– Поджилки у меня трясутся только после доброй пьянки, а в походе, чай сам знаешь, Миша, пить нельзя. А штаны обгаживать мне, природному казаку, как-то негоже, не этим гололобым меня пужать.

– А если здесь объявится мой дружбан, Ефим? – сделав самую что ни на есть невинную морду лица, спросил Аркадий.

– Свят, свят, свят, – сняв шапку, трижды перекрестился казак. – Тот точно кого хочешь до греха доведет. Только он-то, слава богу, аж в Польше, да и ежели сюда явится, – опять перекрестился, – пугать будет турок, не нас.

Веселые выкрики со всех сторон показали, что Срачкороба здесь помнят, но вот его появления в крепости жаждут далеко не все. Как раз среди старых казаков имелось немало свидетелей шуточек знаменитого юмориста или их жертв, и у многих воспоминания к числу приятных не принадлежали.

Аркадий улыбался, шутил и с трудом удерживался от инстинктивного растирания груди в области сердца. В последние годы у него появились проблемы с надежностью работы этого жизненно важного органа, даже регулярно лекарство стал принимать, не желая, правда, при этом отказываться от употребления кофе. В конце концов, сердце ныло редко, а утром так трудно стало включаться в работу…