Читать книгу "Птица малая - Мэри Д. Расселл"

Джон Кандотти был рожден для плоской земли, прямых линий, квадратных городских кварталов — ничто в Чикаго не готовило его к реалиям Рима. Хуже всего было, когда Джон видел здание, куда хотел попасть, а улица, где он находился, изгибалась в сторону от цели, уводя к еще одной восхитительной площади с еще одним прекрасным фонтаном, чтобы загнать в еще одну аллею, ведущую в никуда. Еще один час, попавший в ловушку холмов и кривых улиц, пропахших кошачьей мочой и томатным соусом. Джон ненавидел блуждать и блуждал всегда. Он ненавидел опаздывать и опаздывал постоянно. Первые пять минут каждого разговора Джон просил прощения за опоздание, а его римские знакомые уверяли, что все в порядке.

Тем не менее он ненавидел это, а поэтому шел все быстрей, пытаясь для разнообразия попасть в резиденцию иезуитов вовремя, и собирал эскорт детей, шумливых и несносных, в восторге насмехавшихся над этим костлявым, носатым, наполовину лысым человеком в развевающейся сутане.

— Простите, что заставил ждать, — Джон Кандотти повторял свое извинение каждому, кого встречал на пути к комнате Сандоса, и наконец самому Сандосу, когда брат Эдвард Бер впустил его внутрь, оставив наедине с больным. — Толпа снаружи все еще огромна. Они когда-нибудь уйдут?… Я — Джон Кандотти. Отец Генерал просил меня помочь при слушании дела. Рад встретиться с вами.

Машинально он протянул руку. И с неловкостью убрал ее, когда вспомнил.

Сандос не поднялся из кресла, поставленного возле окна, и поначалу не хотел или не мог смотреть в сторону Кандотти. Джон видел архивные снимки Сандоса, но тот оказался гораздо меньше ростом, чем он представлял, и значительно более худым; старше, но не настолько, как ожидалось. Как там считали? Семнадцать лет занял путь туда, почти четыре года на Ракхате, семнадцать лет Сандос добирался обратно, но все это с поправкой на релятивистский эффект из-за полета при околосветовой скорости. Родившемуся на год раньше отца Генерала, которому сейчас под восемьдесят, Сандосу было, по оценкам физиков, примерно сорок пять. Судя по его виду, некоторые из этих лет оказались трудными.

Молчание затянулось. Стараясь не глазеть на руки Сандоса, Джон прикидывал, не лучше ли ему просто уйти. Еще слишком рано, думал он. Фолькер, наверное, свихнулся.

Затем наконец он услышал вопрос Сандоса:

— English?

— Американец, святой отец. Брат Эдвард англичанин, но я — американец.

— Нет, — сказал Сандос после паузы. — La lengua[1]. English.

Джон с удивлением сообразил, что понял неверно.

— Да, я немного говорю по-испански, — если вам так удобнее.

— Это был итальянский, creo[2]. Antes[3]… раньше, я имею в виду. В больнице. Сипадж си йо…

Сандос умолк, близкий к тому, чтобы расплакаться, но сдержался и медленно произнес:

— Было бы лучше… если б я слышал… только один язык. Английский подойдет.

— Конечно. Нет проблем. Будем держаться английского, — сказал потрясенный Джон. Никто его не предупредил, что Сандос настолько не в себе. — Я ненадолго, святой отец. Хотел лишь представиться и поглядеть, как ваши дела. Нет нужды спешить с подготовкой к слушаниям. Я уверен, что их можно отложить, пока вы не выздоровеете достаточно, чтобы…

— Чтобы сделать что? — спросил Сандос, впервые посмотрев на Кандотти.

Глубокие морщины на лице, нос с горбинкой и широкие скулы, явно указывавшие на индейских предков, — воплощение стоицизма. Джон Кандоти не мог вообразить этого человека смеющимся.

«Чтобы защищать себя», — собирался ответить Джон. Но это прозвучало бы нехорошо.

— Чтобы объяснить, что произошло.

Тишина внутри резиденции была особенно заметна у окна, откуда доносился нескончаемый городской шум. Женщина по-гречески бранила ребенка. Туристы и репортеры слонялись вокруг, перекрикивая постоянный гул всегдашних ватиканских толп и транспорта. Дабы Вечный Город не развалился на куски, не прекращались ремонтные работы — орали строители, скрежетали машины.

— Мне нечего сказать. — Сандос снова отвернулся. — Я покину Орден.

— Отец Сандос… святой отец, вы ведь не ждете, что Орден позволит вам уйти, так и не получив разъяснений, что же там произошло. Возможно, вам не хочется участвовать в слушаниях, но все, что может произойти здесь, ничто в сравнении с тем, что вам устроят, как только вы выйдете за эту дверь, — сказал Джон. — Если мы поймем произошедшее, то сможем вам помочь. Сделаем это для вас более легким.

Сандос не ответил, но его профиль, четкий на фоне окна, словно бы затвердел.

— Ладно, подумайте, — продолжил Джон. — Я вернусь через несколько дней, когда вы почувствуете себя лучше, да? Вам что-нибудь принести? Я могу с кем-нибудь связаться для вас.

— Нет, — ответил безжизненный голос. — Спасибо.

Джон подавил вздох и повернулся к двери. Его взгляд скользнул по наброску, сделанному чем-то вроде чернил на чем-то вроде бумаги и лежавшему на маленьком комоде. Несколько Ва Ракхати. Лица, отмеченные достоинством и незаурядным обаянием. Удивительные глаза, обрамленные ресницами, защищающими от яркого солнца. Странно, но даже не будучи знакомым с их стандартами красоты, можно было понять, что эти создания необычайно красивы. Джон Кандотти поднял рисунок, чтобы лучше его рассмотреть. Сандос встал и сделал к нему два быстрых шага.

Сандос был, вероятно, вдвое мельче его, к тому же чертовски болен, но Джон Кандотти, ветеран чикагских улиц, в испуге отпрянул. Ощутив спиной стену, он скрыл свое смущение под улыбкой и положил рисунок обратно на комод.

— Красивая раса, не так ли? — произнес он, пытаясь успокоить Сандоса. — Э-э… люди на картине — ваши друзья, полагаю?

Тот отступил и несколько секунд смотрел на Джона, словно оценивал его реакцию. Свет из окна будто воспламенил волосы Сандоса, а лицо скрыла тень. Если бы в комнате было светлее или Джон Кандотти знал его лучше, он смог бы распознать необычайную торжественность, предварявшую утверждение, которое, по ожиданиям Сандоса, должно вызвать веселость или возмущение. Сандос помедлил, а затем нашел точное слово.

— Коллеги, — вымолвил он наконец.

В конце обычной утренней встречи с отцом Генералом Йоханнес Фолькер закрыл свой ноутбук, но не поднялся, чтобы уйти. Вместо этого он сидел и разглядывал лицо Винченцо Джулиани, пока старик с сосредоточенным видом делал собственные записи о событиях дня, которые они только что обсуждали.

Тридцать четвертый Генерал Ордена иезуитов выглядел внушительно. Огромный мужчина с благородной лысиной, статный и устрашающе сильный, несмотря на возраст. Историк по профессии, политик по натуре, Винченцо Джулиани провел Орден через трудные времена, частично компенсировав ущерб, нанесенный Сандосом. Взяв курс на гидрологию и изучение ислама, он несколько улучшил отношение к иезуитам. Не будь их в Иране и Египте, об этом последнем нападении вообще никто бы не предупредил. Вкладывайте средства в то, во что должно вкладывать, думал Фолькер, терпеливо дожидаясь, пока Джулиани обратит на него внимание.