Читать книгу "Валис - Филип Киндред Дик"

Власти предержащие стали такими же психопатами, как и те, за кем они охотились. Им хотелось избавиться от любого, кто не вписывается в истеблишмент. Жирный заметил, что полицейские смотрят на него со свирепостью цепных псов. Когда чернокожую марксистку Анжелу Дэвис выпустили из тюрьмы округа Марин, полиция перекрыла весь административно-общественный центр города – мол, необходимо воспрепятствовать радикалам в нарушении порядка. Лифты отключили, на дверях понавесили фальшивые таблички с ложной информацией, а прокурор округа куда-то исчез.

Жирный видел все это своими глазами. В тот день он отправился в центр вернуть книгу в библиотеку. Два копа у входа по листику перетрясли книгу и другие бумаги, которые нашлись у Жирного. Он пришел в недоумение и оставался в этом состоянии весь день. В кафетерии вооруженный полицейский наблюдал за тем, как посетители едят. Жирный вернулся домой на такси, поскольку побоялся ехать на своей машине, и решил, что окончательно спятил. Он и в самом деле спятил, однако то же самое можно было сказать и об остальных.

По профессии я писатель-фантаст и имею дело с фантазиями. Сама моя жизнь – фантазия. Но Глория Кнудсон все равно лежит в гробу в городе Модесто, штат Калифорния. В моем альбоме есть фотография венков на ее похоронах. Фотография цветная, поэтому хорошо видно, какие венки красивые. На заднем плане припаркован «фольксваген». Можно разглядеть и то, как я крадусь к «фольксвагену» прямо посреди заупокойной службы. Я больше не в состоянии выносить все это.

После службы я, бывший муж Глории Боб и несколько его – и ее – печальных друзей пообедали в модном ресторанчике неподалеку от кладбища. Официантка отвела нам место в углу, поскольку трое из нас смахивали на хиппи, несмотря на костюмы и галстуки. Нам было плевать.

Не помню, о чем шел разговор за столом. Накануне вечером мы с Бобом – я хотел сказать Боб и Жирный Лошадник – ездили в Окленд посмотреть фильм «Паттон». Прямо перед началом заупокойной службы Жирный впервые в жизни увидел родителей Глории. Как и их покойная дочь, они отличались чрезвычайной вежливостью. Несколько друзей Глории устроились в старомодной, в стиле ранчо, гостиной, вспоминая ту, что связала их между собой. Само собой, на миссис Кнудсон было слишком много косметики; женщины всегда чрезмерно красятся, когда кто-то умирает.

Жирный гладил Председателя Мао – кота покойницы. Он вспомнил те несколько дней, что Глория провела у него, приехав за нембуталом. Когда ложь раскрылась, Глория встретила это известие спокойно, даже безразлично. Если собираешься умереть, мелочи перестают иметь значение.

– Я их взял, – сказал ей Жирный; еще одна ложь.

Решили поехать на пляж, большой океанский пляж Пойнт-Рейс. Глория села за руль (Жирному ни на мгновение не пришло в голову, что, поддавшись импульсу, она может угробить и его, и себя, и машину), и часом позже они уже расположились рядышком на песке, покуривая травку.

Больше всего на свете Жирный хотел понять, почему Глория решила убить себя.

На Глории были стираные-перестираные джинсы и футболка со злобной физиономией Мика Джаггера. Поскольку песок был очень мягкий, она сняла туфли. Жирный обратил внимание, что тщательно обработанные ногти на пальцах ног покрыты розовым лаком. Он подумал, что Глория умирает так же, как и жила.

– Они украли мой банковский счет, – сказала Глория.

Лишь спустя некоторое время, слушая уверенную, ясную речь подруги, Жирный понял, что никакие «они» не существуют в природе. Глория развернула перед ним панораму тотального, неумолимого безумия, сконструированного с невероятной тщательностью. Она отшлифовала все детали с точностью дантиста. В ее словах нигде не слышалось несоответствия. Никаких пустот в повествовании. Жирный не мог найти ни единой ошибки, если, конечно, не считать исходного допущения, что все ненавидят Глорию, преследуют, а сама она во всех смыслах никчемна.

Пока Глория говорила, она начала исчезать. Жирный как завороженный наблюдал за этим процессом. Глория логично, рационально, слово за словом выталкивала себя прочь из бытия. Этакая рациональность на службе… ну, подумал он, на службе небытия. Разум Глории превратился в огромный, умелый ластик. Осталась лишь оболочка, так сказать, необитаемое тело.

Она уже мертва, понял Жирный Лошадник в тот день на пляже.

После того как покурили, они прогуливались по пляжу, рассуждая о водорослях и высоте волн. Над головами кричали чайки, напоминающие тарелочки-фрисби. Тут и там кто-то сидел или лежал на песке, но по большей части пляж пустовал. Плакаты советовали остерегаться подводного берегового течения. Жирный все не мог понять, почему Глория просто не войдет в прибой. Он никак не мог включиться в ее логику. Ей был необходим только нембутал – или она считала, что ей необходим нембутал.

– «Мертвый работяга» – мой любимый альбом «Мертвецов»,[4]– вдруг сказала Глория. – Хотя, по-моему, не стоило им оправдывать кокаин. Все-таки рок и дети слушают.

– Они не оправдывают. Просто песня о ком-то, кто принимает кокаин. К тому же это его убивает. Не впрямую, правда – он попадает под поезд.

– Но из-за них я подсела на наркотики, – возразила Глория.

– Из-за «Мертвецов»?

– Из-за того, – сказала Глория, – что все от меня этого ждали. Мне осточертело делать то, чего ждут от меня другие.

– Не надо убивать себя, – сказал Жирный. – Переезжай ко мне. Я живу совсем один, и ты мне нравишься. В самом деле. Давай хоть попробуем. Мы – я и мои друзья – перевезем твои шмотки. Можно придумать кучу занятий; будем ходить куда-нибудь… ну как сегодня на пляж. Разве тут не классно?

Глория ничего не ответила.

– Мне будет жутко хреново, – продолжал Жирный, – до конца моих дней, если ты с собой покончишь.

Таким образом, как стало ясно Жирному позже, он привел Глории наименее веские доводы продолжать жить. Это стало бы ее одолжением другим людям. Он не мог найти худшего аргумента, даже если бы искал его годами. Лучше бы уж сразу переехать ее «фольксвагеном». Вот почему на «горячие» телефонные линии для самоубийц нельзя сажать кретинов. Жирный понял это в Ванкувере, когда, готовый покончить с собой, позвонил в Кризисный центр Британской Колумбии и получил квалифицированный совет. Между этим событием и тем, что Жирный сказал Глории в тот день, нет никакой связи.

Остановившись, чтобы смахнуть маленький камешек со ступни, Глория сказала:

– Мне бы хотелось переночевать у тебя.

При этих словах перед мысленным взором Жирного невольно промелькнули некие сексуальные видения.

– Я тащусь! – воскликнул Жирный.

В те годы он частенько выражался в такой манере. Контркультура располагает целым словарем подобных выражений, граничащих с бессмыслицей. Жирный любил нанизывать их одно на другое. Занялся он этим и сейчас, когда собственная похоть сыграла с ним шутку, заставив поверить, что он только что спас подруге жизнь. Способность Жирного понимать происходящее, и так не стоившая выеденного яйца, окончательно достигла нулевой отметки. Как же, хороший человек наконец-то обрел душевное равновесие, и в этом заслуга именно его, Жирного!