Читать книгу "Серенький волчок - Сергей Юрьевич Кузнецов"

– Ты говоришь странные вещи, - сказал Горский. - Москва - столица, пускай, но почему Родины-то больше нет? Вот представь, у тебя есть родители, а потом они развелись, пусть даже взяли себе новые имена, ну, крестились, скажем, или наоборот, приняли этот ваш иудаизм. Зовут их по-другому, живут они по отдельности, но все равно - странно говорить, что у тебя больше нет родителей.

– Это сложный вопрос, - сказал Женя. - При таком раскладе у меня, конечно, есть мама и папа, но не факт, что есть родители.

– И впрямь сложный вопрос, - сказал Горский, - но, мне кажется, он скорее лингвистического порядка. Проблема имен. Я когда-то читал об этом. Где тот инвариант, который сохраняется при всех изменениях? Типа, сколько признаков надо сменить у объекта, чтобы он перестал быть "собой". Как мы вообще определяем тот или иной объект, если не через совокупность его свойств? А если свойства меняются - то как быть? Вот кошка - это животное с хвостом, четырьмя лапами и шерстью. Но есть бесхвостые кошки и кошки без шерсти. Если такой кошке отрежет лапу - она останется кошкой?

– Знаешь, ей не будет дела до того, осталась ли она кошкой. Ей будет просто больно.

Горский задумался.

– Ты прав, - сказал он после паузы. - Кошке будет просто больно. Это и есть травма. Я имею в виду - когда мы все время вынуждены искать ответ на вопрос "что случилось, куда все подевалось?". Мама с папой развелись - где мои родители? Моя страна распалась - где моя Родина? Где моя лапа, если говорить о кошке.

– Если уж мы так серьезно, - сказал Женя, - я бы мог сказать, что моя Родина - везде и нигде. Небесный Иерусалим и небесный Советский Союз.

– Это выход в трансценденцию, - сказал Горский. - Известный способ преодоления травмы. Особенно распространенный в России, Калифорнии и Израиле.

Самое обидное, что Горский уже понимал: на этот раз он так и не доедет до Москвы. Планируя путешествие, он решил, что, раз уж летит через океан, по дороге на недельку заглянет в Израиль. Давно хотелось посмотреть страну, тем более появился виртуальный друг - Женя Коган, программист из Хайфы, с которым они познакомились в гостевой "Русского журнала". Около года переписывались, обсуждая литературу, политику и сетевые сплетни - и когда Горский сообщил, что собирается в Москву, Женя предложил остановитья в Израиле и неделю пожить у него.

Неделя грозила обернуться месяцем - как раз сегодня, когда Горский поехал на экскурсию в Иерусалим, в Старом Городе у него сорвали с плеча сумку, где почти ничего не было, если не считать советского паспорта с американской визой Н1. Кредитные карточки, деньги, даже распечатанный на принтере листок с телефонами и адресами лежали в бумажнике, который Горский по привычке сунул в задний карман джинсов. Этот рефлекторный жест - расплатиться и убрать бумажник в карман - избавил Горского от множества хлопот, но, к сожалению, не от всех. Надо было делать новый паспорт в российском консульстве, а потом восстановить визу в американском посольстве. Ясно, что о Москве придется забыть.

Не пройдет и недели, как Горский поймет: потеря паспорта не была случайностью. Он не мог оказаться в Москве, - он никогда не появлялся там, где что-то происходило. Так была устроена его жизнь: подобно Ниро Вульфу, он был обречен разгадывать все загадки, так и не увидев места преступления.

В дверь позвонили, и Женя пошел открывать. Горский уже сидел за компьютером и отправлял мэйл Глебу Аникееву, московскому приятелю, которого не видел ни разу в жизни. Два года назад Горский помог Глебу разгадать одну загадку, и хотя воспоминание об этом деле не доставляло особого удовольствия, Юлик собирался повидаться с Глебом в Москве. Теперь Горский писал, что, увы, приезд отменяется, будем надеяться - не навсегда.

Нажав на "Send", Горский услышал за спиной глубокий и мягкий голос с едва различимым южным - не то украинским, не то еврейским - акцентом, голос, на который за семь лет наложилась характерная ивритская интонация. Медленно, не веря себе, он развернулся на крутящемся кресле - и увидел Машу Манейлис.

Они познакомились в Крыму летом 1991 года, последним советским летом: Маша приехала поездом из Харькова, Горский - стопом из Москвы. Днем они пили дешевую "Массандру" и нагишом купались в море, ночью пытались сварить молоко из безмазовой харьковской травы и занимались любовью в душной брезентовой палатке. В сентябре Машины родные уезжали в Израиль, и она приехала в Крым попрощаться с Черным морем. Перед тем как посадить ее в ялтинский автобус, Горский нацарапал на пачке "Беломора" адрес, но ни одного письма так и не получил. Возможно, думал Горский, Маша давно забыла эту историю - немного грустный символ прощания со страной и временем, которых никогда больше не будет. А может, она просто потеряла картонку или забыла ее в Харькове.

Однажды, уже в Америке, Горский подумал, что можно попробовать разыскать Машу с помощью специальных интернет-служб. Однако поиск на "Masha Maneylis", "Maria Maneilis" и даже "Mary Maneilis" ничего не дал: не то Машин адрес не был зарегистрирован в "Yellow Pages", не то она вышла замуж и сменила фамилию, став какой-нибудь Машей Кац или Мэри Джонс.

Горский думал, что Маша так и останется для него еще одним тускнеющим воспоминанием. Когда-то каждый месяц был наполнен событиями, но в климате Силиконовой долины не замечалась даже сама смена времен года. Если бы не разговоры о приближающемся миллениуме, Горский вовсе потерял бы счет годам, но с другой стороны, как ни нумеруй настоящее, прошлое и будущее, воспоминания все больше покрывались серебристым налетом, паутиной, сотканной из рассеянности и забвения.

Из своего психоделического опыта Горский знал: времени не существует. Сейчас, увидев Машу, он снова это почувствовал. Он различал морщины, которых не было семь лет назад, и несколько седых волосков в беспорядочных черных спиралях волос - но Маша сразу совпала с той Машей, которую он любил когда-то на черноморском берегу распавшейся страны. Та же плавность движений, та же улыбка, та же мягкость интонации, сглаживающей изумление:

– Юлик? Ты?

Они как будто продолжили с того места, где прервались на Коктебельской автобусной остановке - но в этом продолжении было все, что случилось с ними за эти годы: инвалидность, психоделия, эсид хаус, поездка в Америку, удачная операция и работа в Силиконовой долине. Машина эмиграция, жизнь в караване, долгий роман с Мариком, беспорядочные работы и картинки, которые она рисовала, чтобы продавать туристам и разносить по богатым домам.

– Как здорово, - сказала она, - что я зашла сегодня к Женьке. Я в четверг улетаю.

– Куда?

– В Москву.

– А зачем?

– Просто так. Приятель зовет, Сережа Волков, я его когда-то встречала в Крыму, а вот сейчас столкнулись в Праге.

– А чем он в Москве занимается? - спросил Горский.

– Не знаю толком. Что-то со страховкой связанное.

– Новый русский? - удивился Горский.

– Нет, - ответила Маша, - они называют себя "яппи".