Читать книгу "Дроздово поле, или Ваня Житный на войне - Вероника Кунгурцева"

Бабка Лабода теперь пеши не ходила, а как английская королева выглядывала из фордовских окошечек, только в отличие от Елизаветы Второй проедет — и ручкой не сделает; с Василисой Гордеевной здоровалась через губу. А сам Лабода даже на колодец, по воду, ездил исключительно на машине. Случилось волшебное превращение: из горького пьяницы вылупился новый русский Коля!

Вот тогда Ване и удалось посмотреть по видику про Терминатора. Коля, в отличие от заважничавшей матери, носа не задирал и мимоездом совал мальчишке то жвачку, то банку колы, то чипсы, то еще какую-нибудь вредоносную ерунду, зная, что дома парню ничего подобного в жизни не перепадет! А в свободное время и в гости Ваню зазывал — угощу, дескать, на славу, и кассету поставлю, какую захочешь. Только вот времени у Лабоды было теперь совсем мало — весь в делах. Но на то, чтоб поставить двух «Терминаторов» да одного «Рембо», время выкроилось, а большего Ване и не надо. А то ведь перед пацанами стыдно: все смотрели, один Ваня не видел! Но вот уж и он всё, что надо в этой жизни, повидал — теперь и помирать не страшно! Но Ваня, конечно, не помер — не пришел еще его час… А вот с Колей Лабодой стряслась большая беда!

В прошлые летние каникулы случилось неладное: грянул дефолт — и Коля разорился под чистую. Просто ужасно: распродав накопленное за пару лет торговлишки имущество, остался в долгах, как в шелках. И бабка Лабода, оказавшаяся без крыши «Форда» над головой и вынужденная опять, как все добрые люди, передвигаться по земле на своих двоих, вновь приковыляла за помощью к Василисе Гордеевне. Дескать, разреши ты его, Гордеевна! Бабушка, с поджатыми губами сидевшая за прялкой и выпрядавшая из черной шерстяной тучи суровую нитку, спросила, подернув плечом:

— И как же я его разрешу?

Бабка Лабода, мявшаяся у порога, шагнула вперед:

— Как хочешь! А то он руки на себя наложит, я чую: так не обойдется. Али повесится, али в бане угорит! Пущай лучше пьет, чем этот бизнес проклятый! Разреши ты Колю, Гордеевна, — нехай пьяный да живой! Эти-то посмотрят на него такого: увидят, что нечего с него взять — да и оставят в покое! А по-иному не оставят: ежели сам не уберется со свету, то добрые люди уберут! Вот ведь какие у нас нонче дела, Гордеевна! Помоги! — и соседка упала на колени — то ли перед прялкой, увенчанной злой тучей, то ли перед Василисой Гордеевной, хозяйничавшей в черных облаках, как у себя дома. Ваня бросился подымать старуху, но та вырывалась и, отмахиваясь от мальчика, упорно валилась на пол.

Тогда Василиса Гордеевна, не отрываясь от своего дела, проворчала, что уж так и быть, поможет еще раз. Да только зря, де, бабка Лабода думает, что те, кому Коля остался должен, оставят его, пьяненького, в покое, не таковские это люди…

Соседка зашлась в плаче, заикала. «Икота, икота, поди на болота», — машинально произнесла бабушка, и Лабода, перестав икать, вымолвила, что делать нечего: придется продавать избу, а самим по миру идти. Да еще как бы избяных денег хватило, чтоб отдать злые долги, ведь, дескать, мой дурень, коммерсант хренов, надумал расширяться, магазин снарядился покупать, да и назанимал — а тут этот демон иностранный, как его… де Фолт и выскочи наружу! И бабка Лабода вновь заголосила, но Василиса Гордеевна прицыкнула на нее и велела замереть, что та беспрекословно и выполнила. А бабушка полезла в подпол, долгонько не показывалась оттуда, а когда наконец выбралась, держала в руках какую-то затянутую паутиной склянку не склянку… чашу на ножке. Протерла ее полой фартука — и оказалось, что чаша чуть не золотая, а изображены на ней — ни много, ни мало — грешники в аду, на которых черти воду возят… или водку.

Когда Василиса Гордеевна протянула чашу бабке Лабоде, та сразу и отмерла, на сокровище уставилась, глаза у соседки загорелись, как яхонты, а руки сами собой потянулись к посудине. Уста же, судорогой сведенные, отверзлись и произнесли: «Это чего — золото, что ль, будет?!»

— Золото, золото, — проворчала бабушка. — Напоишь Кольку из этой чаши, коль пожелала, чтоб опять змей твой запил…

— А чем напоить-то? — деловито спросила соседка, потянув чашу к себе.

— Да не торопись хватать-от! — не выпускала пока чертову емкость из рук Василиса Гордеевна. — Налей хоть колодезной водицы! А как опорожнит он чашу, стукни его ею по темечку три раза — вот и все дела: кончится запрет на опойство. Только гляди, не убей — чаша не легонькая! Но хорошо ты подумала? Не пожалеешь опосля?

Бабка Лабода затрясла головой отрицательно, — и золотая емкость оказалась наконец в ее руках. А бабушка Василиса Гордеевна договорила:

— Про черный день держала — вот он и настал: черный вторник! Чашу после продадите. Дорогая она, смотрите, не продешевите! И отдайте долги, должно хватить…

Тут соседка во второй раз бухнулась бабушке в ноги: дескать, как же я тебя отблагодарю, Гордеевна, за эдакую невиданную и неслыханную помощь…

— А как в следующий раз в колымаге железной доведется вдруг катить, — ответствовала, сощурившись, бабушка, — дак хоть, может, не переедешь нас с Ванькой американским колесом!

…И уже в этом году, аккурат в зимние каникулы, случилось еще одно событие, из-за которого Ваня Житный чуть было вновь не отправился в путь-дорогу.

Только успел мальчик продышать отдушину в разрисованном пальмами-альбиносами морозном стекле и глянул в самодельный глазок на улицу, как вдруг увидал: напротив избы черный «мерс» остановился. С двух сторон из него выскочили два черных мужлана в черных куртках, негритянские лица казались негативами на фоне недавно выпавшего и всё запорошившего белого снега. Ваня испугался: вдруг это за Колей Лабодой разборщики из черного вторника пожаловали… Хоть и рассчитался сосед с долгами и опять ушел в запой на очередные двадцать лет, да, может, все-таки кому-то чем-то не потрафил…

Но тут один из мужиков с непроявленным лицом распахнул дверку — и из машины вынырнула красавица в собольем тулупе, с распущенными по плечам золотыми волосами. Она что-то приказала неграм и, разметая снег полами долгой шубы, двинулась… к воротам Василисы Гордеевны. Это что ж такое? Неужто разборщики избы перепутали — и сейчас начнется тут пальба?! Надо бабушку предупредить!..

Ваня вбежал в кухню, бормоча про Колю, негров, красавицу и разборки, но бабушка ничего не поняла, а в дверь без стука уже ввалилась соболеносица. Ваня подбежал к ней — и тулуп незнамо как скользнул ему в руки. А мальчик так и замер, погребенный соболями, потому что узнал, наконец, красавицу… Это была Валентина… его пропащая мать!

Василиса Гордеевна у печки стояла, вытирала мучные руки о фартук. А Валентина Житная, как бегунья перед стартом, вся устремленная к финишу, наклонилась к Василисе Гордеевне, но та повернулась спиной и ускользнула в кухонный закуток. Лицо Валентины подернулось судорогой. Она поглядела на Ваню, но тот мог поклясться, что она его не видит, думает, что тулуп попал как раз по назначению, на вешалку, — и двинулась вслед за матерью. Ваня остался стоять столбом — заметил, что на голову ниже Валентины, а он гордился, что наконец-таки вытянулся…

Сбросил тулуп на лавку и метнулся вслед за гостьей. Но был выдворен из кухни сердитой Василисой Гордеевной, дескать, тебя еще тут не хватало, иди в сени — и чтоб ни шагу в избу! И смотри мне: не подслушивать, а то я тебя, стервеца, знаю. Ваня, чуть не плача, — а было ему уж четырнадцать, того гляди, паспорт получать, — удалился в место ссылки. Очень ему хотелось узнать, про что мать с бабкой будут гуторить, но ослушаться в такую минуту Василису Гордеевну себе дороже: возьмет да сгоряча брякнет, чтоб ты рыжим тараканом бегал весь нонешний год, потом, конечно, пожалеет сто раз, да ведь слово — не воробей… Вот и стоял мальчик в ледяных сенях, но холода совсем не чувствовал.