Читать книгу "Двуликий демон Мара. Смерть в любви - Дэн Симмонс"

По крайней мере так отношусь я как читатель к сборникам новелл, написанных авторами, пользующимися моим доверием. Помню, как я в первый раз читал новеллу Стивена Кинга «Тело» и думал — да, вот оно!

А теперь, подробно рассказав про стонущих, хнычущих, скулящих редакторов, я хотел бы поблагодарить своего редактора в издательстве «Уорнер» — Джона Сильберсака — за всемерную поддержку, оказанную данному проекту. Джон понял, почему я выбрал темы любви и смерти, а также формат новеллы для творческих родов. Он оказался замечательным акушером, и я рекомендую его всем авторам, готовым разрешиться новеллами.

Теперь несколько слов о самих произведениях.

«Энтропия в полночный час» — это попытка исследовать роль Случая в любви, смерти, боли и смехе. Это хвалебная песнь человеческому аспекту Теории Хаоса. Все страховые события из Оранжевой Папки — подлинные.

«Смерть в Бангкоке» — возможно, мое окончательное слово по поводу ужаса СПИДа, этой трагической связки любви и смерти, которая изменила наш мир и еще долго будет влиять на него, даже если лекарство найдут завтра. Чтобы познакомиться с местом действия, в мае 1992 года я отправился в Бангкок и прибыл туда буквально через несколько часов после того, как правительство страны, всегда старавшейся избегать открытого насилия, посчитало нужным расстрелять студенческую демонстрацию. На залитой кровью мостовой около Монумента Демократии все еще оставались выщерблины от пуль, и люди взахлеб рассказывали мне о пережитом кошмаре. Но сколь чудовищным ни казался бы этот акт гражданского террора, сколь жуткое впечатление ни производили бы следы от пуль и лужи крови, все же среди шумных улиц Патпонга меня больше всего угнетало сознание, что там набирает силу эпидемия СПИДа — тихая, коварная и неотвратимая, как Красная Смерть.

«Женщины с зубастыми лонами» — моя дань восхищения богатому фольклору коренных американцев, в частности сиу, хотя в историю включены легенды и сказания доброй дюжины индейских племен. Собирать материал для этой новеллы было истинным удовольствием. Даже на самых закоренелых скептиков вроде меня Черные Холмы в Южной Дакоте оказывают необъяснимое и убедительное воздействие. Легко понять, почему сиу и другие племена считают Паха-Сапа священными и почему молодые люди из сиу по-прежнему предпочитают проводить обряд поиска видений именно там. Плюс ко всему эта длинная история про невольного юного мессию, который только и хочет что трахаться, но в конечном счете становится избранным спасителем своего народа, является противоядием от слащавой снисходительности разных тошнотворных пародий типа фильма «Танцы с волками». В моих жилах лишь слабая примесь индейской крови, но будь я чистокровным сиу, то предпочел бы, чтобы меня уничтожили как сильного и опасного врага, чем покровительственно привечали в Голливуде, выставляя слабой, плаксивой, идеализированной, политически корректной жертвой. Митакуйе ойязин. Да пребудет вечно вся моя родня.

«Флэшбэк» — научная фантастика. Как бы. В этой истории о памяти и утратах, о любви и смерти очень мало всяких крутых хай-тековых штучек. Это скорее исследование ситуации, когда способность возвращать прошлое — и всех любимых, оставшихся в прошлом, — становится скорее болезнью, чем источником утешения. В то время как сама история преследует скромные цели, фигурирующий в ней наркотик «флэшбэк» вызвал много разговоров — мол, стоит ли вообще употреблять подобный препарат, и если стоит, то когда, зачем и в каком количестве. Даже мои друзья, никогда не прибегавшие к рекреационным наркотикам, признались, что запросто могли бы подсесть на «флэшбэк». Мы недалеко ушли от рейгановской эпохи, когда вся нация жила в сладких грезах о прошлом, отдавая в заклад будущее, а потому «флэшбэковая» зависимость кажется нам не просто праздной фантазией, а нечто большим.

И наконец — «Страстно влюбленный». На этой своеобразной истории необходимо остановиться подробнее.

Героем новеллы является вымышленный поэт, но стихи, якобы им написанные, на самом деле принадлежат окопным поэтам А. Г. Уэсту, Сигфриду Сассуну, Руперту Бруку, Чарльзу Сорли и Уилфреду Оуэну. В обычном случае использование произведений реальных поэтов (упомянутых только в сносках) выглядело бы неуклюжим приемом. Попытка внушить читателю, что эти стихи порождены творческим воображением вымышленного поэта, казалась бы в лучшем случае неудачной, а в худшем — неэтичной.

Но для такого подхода имелись веские причины. Собственно говоря, у меня практически не оставалось другого выбора. Дело в том, что здесь не стихи вставлены в текст для большей достоверности, а сама история написана с целью показать всю силу конкретно этой поэзии. Позвольте объяснить.

В 1969-1970-х годах, когда я учился на последних курсах Уобашского колледжа и близилось время призыва в армию с последующей отправкой во Вьетнам, и моя зацикленность на теме войны заставила взяться за антивоенную литературу 20-30-х годов. Ныне большей частью забытые широкими читательскими массами художественные произведения о Первой мировой и документальные свидетельства о страшном военном опыте, опубликованные в упомянутый период, пожалуй, не имеют себе равных. Среди молодых англичан, миллионы которых погибли в Великой войне, были лучшие писатели двадцатого века. В одной только Битве на Сомме принимали участие поэты Роберт Грейвз, Сигфрид Сассун, Джон Мейсфилд, Эдмунд Бланден и Марк Плауман. Романтическая поэзия Руперта Брука, чье стихотворение вместе с названием «Страстно влюбленный» я позаимствовал для новеллы, лучше всего иллюстрирует романтическо-идеалистический настрой, с которым эти люди шли на фронт. Но Брук умер от сепсиса на греческом острове Скирос в 1915 году — еще до самых крупных сражений Первой мировой, еще до смерти невинности, еще до гибели значительной части своего поколения. Окопная поэзия Сассуна, Бландена и других свидетельствует о переходе от абстрактного романтизма к страху и цинизму военного времени. Поэты, оставшиеся в живых после войны, создали ряд выдающихся прозаических произведений, в числе которых «Прости-прощай всему» Роберта Грейвза, «Воспоминания пехотного офицера» Сигфрида Сассуна, «Прощай, оружие!» Эрнеста Хемингуэя и «На западном фронте без перемен» Эриха Марии Ремарка. Последний роман, помню, я читал на немецком как раз в ту неделю, когда в призывной лотерее мне выпал невысокий номер 84.

Поэзия и проза, посвященные Первой мировой войне, имели для меня огромное значение в 1969-м и 1970 годах, когда передо мной маячила реальная перспектива оказаться в кошмаре Вьетнама. Много лет спустя я согласился с одним критиком, заявившим, что по сравнению с блестящей военной литературой 20-30-х годов «литература о Вьетнамской войне похожа на плаксивые письма детишек из летнего лагеря, пребывание в котором оказалось менее приятным, чем они ожидали».

Это вовсе не значит, что ужасы Вьетнама, пережитые американскими солдатами, менее страшны, чем ужасы позиционной бойни, пережитые английскими пехотинцами в 1914–1918 годах. Просто литераторы, воевавшие в Первой мировой, писали лучше.

На меня их пронзительные произведения действовали так сильно, что самая мысль о Первой мировой войне всегда пугала. Условия жизни и смерти на тех фронтах — слякотная грязь, клаустрофобные траншеи, ядовитые газы, штыковые атаки, чудовищная глупость военачальников, бездарно положивших в боях миллионы солдат, — приводили меня в содрогание. И после периода запойного чтения я на долгие годы закрыл эту тему. Она вызывала у меня отвращение и ярость, она пробуждала глубинные страхи.