Читать книгу "Спасти империю! - Алексей Фомин"

– Про нас многие болтают нехорошее. Мол, чуть ли не богоотступники мы… Слышал небось?

Валентин лишь пожал плечами, не зная, что ответить на этот кажущийся столь простым вопрос. Но Иван и не ждал, оказывается, от него ответа, тут же уверенно заявив: – Брехня все это. Сейчас сам увидишь. На самом деле у нас тут строго. Орден монахов-воинов. Триста человек нас. И все сейчас за столом на трапезу собрались. Я – магистр-игумен, Федька Романов – параклисиарх, а Афонька Вяземский – келарь.

– Можно начинать, отец магистр-игумен? – прозвучало слева.

– Давай… – разрешил Иван.

Спрашивавший поднялся и, низко опустив голову, что, видимо, должно было обозначать высшую степень смирения и благочестия, нудным голосом принялся бубнить слова молитвы. Все «монахи», сидевшие за пиршественным столом, вслед за «отцом параклисиархом» склонили покрытые капюшонами головы к сложенным лодочкой ладоням.

«Как-то все это не очень по-православному выглядит, – заключил Валентин, глядя на эту картину. – Хотя могу и ошибаться. Эксперт я в этом вопросе никакой. Но ясно, что здесь больше игры, чем истинной религиозности. Параклисиарх… Келарь… Магистр-игумен… Вряд ли это исходит от Ивана. Скорее, Федьки Романова придумка. Ведь если мне не изменяет память, то он станет после Смутного времени не только отцом первого царя в династии Романовых, но и патриархом, и фактическим правителем. Оказывается, тяга к игре в монашество ему свойственна с юности…»

Пока Федька читал молитву, слуги покрыли столы скатертями из грубого, плохо отбеленного полотна и принялись уставлять их едой и питьем. На столах появились простые деревянные блюда с квашеной капустой, мочеными яблоками и солеными огурцами. Черный хлеб, нарезанный крупными кусками, положили перед каждым монахом. По куску на брата. На каждых четверых ставили на стол глиняный кувшин с каким-то напитком. И никакой посуды, если не считать глиняных же стаканов, поставленных перед каждым.

«Параклисиарх» закончил читать молитву и, осенив «братию» широкими размашистыми крестами, благословил начинать трапезу. Все так же молча, степенно, несуетно братья наполнили из кувшинов свои стаканы и принялись вкушать поданную им постную пищу, время от времени запивая ее небольшими глотками. За царским столом было все то же, что и за другими. Вот только стаканы наполнили слуги.

– Видишь, как у нас? – шепнул Валентину царевич. – Умеренность, скромность и благочестие.

– У-умм, – промычал Валентин, не зная, хвалить иль осуждать за столь примерное лицемерие.

– Ты еще завтра увидишь, как мы заутреню служим, как в колокола звоним… До свету начинаем.

– У-умм, – вновь промычал Валентин.

– Ты ешь, ешь… Чего же ты?

Валентин, побуждаемый царевичем, взял с блюда моченое яблоко и надкусил. Отличное яблоко! Надо бы разжиться здесь этим рецептом. В жизни Валентину не доводилось пробовать столь вкусных моченых яблок. Он отхлебнул из стакана. Пиво. Достаточно жиденькое. За без малого год, проведенный в шестнадцатом веке, Валентин привык к тому, что пиво здесь варят плотное и достаточно крепкое. У братьев же монахов даже пиво постное.

Время от времени царевич что-то шептал ему на ухо, и Валентин односложно отвечал: «У-умм», – неопределенно кивая. Царевичу, видимо, очень хотелось произвести благоприятное впечатление на представителя земства, а Валентин терпеливо ждал окончания затянувшегося первого акта. То, что представление затянулось дольше обычного, можно было понять по негромкому шуму, с некоторых пор возникшему за столом. «Братия», судя по всему, недоумевала, но выразить открыто свое удивление все же не спешила. Первым решился Федька Романов:

– Отец магистр-игумен, разреши… А?

Царевич обернулся к нему и замер в кратковременном раздумье. И тут Федьку неожиданно поддержал Валентин:

– Да, отец… Магистр-игумен, разреши.

– Давай, – радостно согласился царевич.

Федька вскочил на ноги и принялся стаскивать с себя рясу. Триста «монахов» только и ждали этого знака. Сразу же послышался гул множества голосов, шарканье ног и стук отодвигаемых лавок. Все как один дружно сдирали с себя рясы. Через несколько мгновений за пиршественными столами сидели не занудные монахи, а триста прекрасных витязей, блистающих золотой парчой своих нарядов. И со столами произошло чудесное превращение. Полотняные скатерти слуги свернули в большие узлы, унося в них постную еду и убогую посуду. На столах тут же оказались красные бархатные скатерти и серебряная посуда перед каждым гостем. На серебряных блюдах вносили в зал и расставляли разнообразную дичь. Были тут и лебеди в белоснежных перьях, сидевшие в посуде как живые, и жареные перепела, из тушек которых были сложены целые пирамиды, и много еще чего другого. «Да, – подумал Валентин, – кухня здесь – целое предприятие. Наверняка не меньше сотни человек трудится».

Но это было только начало, как оказалось. Во время наступившей части банкета уже громко звучали голоса, время от времени провозглашались тосты и здравицы. Заиграла музыка, но в целом все по-прежнему продолжалось чинно-благородно, ибо выпито было еще не так много. Наливали же всевозможные меды, и в питье никто никого не ограничивал. И часа не прошло, как слуги внесли в зал эту перемену блюд, еще не всех лебедей распотрошили, ободрав с них белые перья, еще не все тетерева, гуси и утки были доедены, как последовала новая перемена. На этот раз на столы стелили скатерти парчовые и посуду ставили золотую. Стол завалили всевозможными кушаньями из рыбы и мяса. Вино полилось рекой. Негромкую струнную музыку сменил хор в сопровождении целого оркестра рожечников. В зале появились скоморохи с медведем. Для начала они продемонстрировали примитивную и похабную пьеску, где толстопузый безмозглый боярин пытался соперничать с молодцом-опричником за любовь и благосклонность некой анонимной красавицы. Естественно, боярин, лузер и импотент, был посрамлен. Представление вызвало у публики бешеный восторг. Дальше скоморохи показали набор простеньких гимнастических и жонглерских трюков. В заключение мишка, держа в передних лапах шапку, отравился собирать подаяние со зрителей. Если кто-то из опричников, отвернувшись в сторону, не обращал внимания на мишку, тот, прижав к себе одной лапой шапку, второй начинал трясти невнимательного жадюгу за плечо. Накал эмоций у зрителей был запредельным. Тем более что выпито было уже немало.

Именно в этот момент Валентин почувствовал, что приспело время для демонстрации очередного подарка. Он склонился к уху Ивана и зашептал:

– Ваше величество, вы хотели увидеть то, что умеет тигр. Прикажите…

– Что? Здесь? – удивился царевич. – Ты же говорил, что он опасен.

– Конечно, опасен. Но он будет вместе со своим учителем. Ведь никто же не считает опасным вот этого медведя… – Валентин мотнул головой в сторону дрессированного зверя, удалявшегося от них. – Впрочем, как хотите…

– Хочу, конечно хочу, – зажегся царевич. – Вели привести его!

Валентин поднял руку над головой, и Силка, давно ожидавший этого сигнала, сорвавшись с места, выбежал из зала. А пир продолжался своим чередом. Царевы люди уже основательно поднабрались. Над столами повис гул голосов, по громкости соперничающий с хором и оркестром. Но в целом все было вполне пристойно. Никто никого за грудки не хватал, в морду не бил и ножиком не размахивал. «Да по сравнению с нашими свадьбами это просто детский утренничек», – усмехнувшись про себя, подумал Валентин.