Читать книгу "Тьма - Алексей Атеев"

Возле отрытой могилы на двух табуретах стоял открытый гроб, обитый дешевой красной тряпицей, а вокруг него и чуть поодаль сгрудился десяток субъектов, чей вид не оставлял сомнений в принадлежности погребаемого к определенной социальной группе, именуемой маргинальной.

Хоронили Толика Картошкина, личность в некотором смысле для Верхнеоральска примечательную. Толику не было еще и сорока, а сгубила его известная русская отрада и напасть – водочка. Пил Картошкин, что называется, по-черному. Однако, кроме алкоголя, у него имелась еще одна страсть – чтение. Казалось бы, как одурманенные зельем мозги могут воспринимать культуру. Но вот, воспринимали! Нужно отметить, Толик не употреблял алкоголь непрерывно, а страдал запоями. Запой продолжался обычно две-три недели и кончался полной прострацией. Тут уже было не до чтения… Молодец только пил и спал. Вернее, пребывал в тяжелом, наполненным кошмарами забытьи. Но, так или иначе, он выходил из непотребного состояния. Пару дней Картошкин страдал. Потом потихоньку оживал, поднимался с кровати и, похлебав сваренной матерью «борщевки», брался за книгу. Как гоголевский Петрушка читал он все подряд. Нет, конечно же, до учебника химии Толик не опускался, однако сегодня он мог увлеченно вчитываться в «Приключения Незнайки», а завтра перелистывать Генри Миллера. В городской библиотеке его хорошо знали, очень жалели и всегда в первую очередь выдавали новые поступления.

Вид Картошкин имел самый обычный: рост чуть выше среднего, заметная сутулость, волосы скорее темные, чем светлые, обычно стоявшие дыбом, нос картошкой, вытаращенные, стеклянные (особенно в подпитии) глаза. Обитал он с матерью в собственном ветхом, скособоченном домишке. Поскольку Толик давным-давно нигде не работал, то жил и, соответственно, пил на пенсию матери. Средств на существование, естественно, не хватало, и мать крутилась, как могла. Она развела преизрядный огород, торговала его плодами, собирала, солила и мариновала грибы, разводила домашнюю живность, и даже, потихоньку от сына, собирала пустые бутылки. Своего Толика она любила без памяти, ни разу не упрекнула его, только почти ежедневно ходила в церковь, молилась за здравие обожаемого чада и ставила Господу свечки за его спасение.

И вот Толик преставился.

Произошло это, конечно же, во время очередного запоя. В этот раз Картошкин выпивал на своем излюбленном месте, в стоявшем посреди городка крошечном, обильно заросшем сиренью и акацией скверике, посреди которого высился облупленный монумент, свидетельствовавший, что под ним покоятся герои-красноармейцы, зверски зарубленные контрразведчиками атамана Дутова в восемнадцатом году. Сюда, несмотря на мемориал, практически не ступала нога обычного человека, и лучшего места для возлияний нельзя было и придумать. Компания, состоявшая из четырех человек, расположилась чуть поодаль от памятника на старой, но еще крепкой скамейке, возле которой вертикально стоял здоровенный чурбан, обрубок могучего тополя, приспособленный пьющим народом в качестве стола. Трое собутыльников, прекрасно знакомые между собой, искоса поглядывали на четвертого, которого в этот день видели в первый раз, и, как всякий посторонний, он внушал им некоторое опасение. Однако именно этот гражданин как раз и спонсировал мероприятие, купив четыре бутылки портвейна «Кавказ», поэтому остальные относились к нему с видимым уважением.

Тут стоит познакомить читателя с собутыльниками. О Толике мы уже рассказывали, а кроме него, присутствовала хорошо известная в Верхнеоральске «сладкая парочка», или «неразлучники» – братья Славка и Валька Сохацкие, здоровенные, лохматые блондины с сонными лицами, похожие друг на друга как две капли воды. Близнецам было чуть за двадцать, они нигде не учились и не работали, целыми днями шатались по городку в поисках выпивки, причем исключительно вместе. Денег у них обычно не водилось, и они зорко высматривали очередную жертву, которой, как они выражались, можно «сесть на хвост». Таковой сегодня стал мужичок неопределенных лет, откликавшийся на имя «Шурик», человек довольно хлипкого сложения, невысокий, худощавый и вдобавок изрядно кривоногий. Шурик выглядел как древний хиппи, поскольку был облачен в потертый джинсовый костюм, да плюс к нему носил на груди на цепочке какую-то почерневшую бляху, то ли древнюю монету, то ли оберег-талисман. Темные, пронизанные сединой сальные волосы сосульками свисали до плеч. Имелась так же жиденькая бороденка, едва прикрывавшая безвольный подбородок, и сочные, пунцово-красные, как у вампира, губы. По лицу хиппи постоянно бродила неопределенная улыбка, но не насмешливая, а скорее отрешенная, словно приклеенная. Именно улыбка настораживала и раздражала Картошкина.

– Чего ты все время скалишься? – спросил Толик со свойственной ему прямотой, когда выпили по первому стакану.

Близнецы слегка смутились. Они решили, что столь категорический вопрос приведет к ссоре, а это не входило в их планы. Когда Шурик расплачивался за портвейн, близнецы обратили внимание на пару крупных купюр, которые он извлек из кармана джинсовой куртки. Это обстоятельство рождало в душах близнецов заманчивое предвкушение грандиозной попойки.

Однако новый знакомый ничуть не обиделся. Он ласково взглянул на Толика и, в свою очередь, задал вопрос:

– А почему бы и не улыбаться? День-то какой! Солнышко светит, птички поют…

– …Колокольчики звенят, – продолжил мысль Картошкин, выразительно щелкнув пальцем по пустому стакану. И все радостно засмеялись.

Забулькало вино. Приняли еще по одной. Сладкая истома овладела обществом. Погода действительно сулила блаженство. Нежный ветерок, прорываясь сквозь пыльные заросли, овевал потные, распаренные лица. Какая-то беспечная птаха, ничуть не опасаясь компании, уселась прямо на край стакана. Шурик протянул руку, и она перелетела к нему на ладонь. Хиппи накрошил в ладонь хлеба, и пернатая тварь стала беспечно клевать даровое угощение.

«Халявщица, прямо как мы», – подумал Толик и вновь разозлился. Почему-то прихиппованный гражданин продолжал вызывать не то чтобы явное раздражение, однако своими ужимками и поведением мешал со всеобъемлющей полнотой предаваться кайфу.

– Вот ты, кто? – неожиданно для себя спросил Картошкин, вновь обращаясь к Шурику.

Близнецы вновь напряглись.

– Человек, – довольно просто прояснил свой статус длинноволосый малый.

– Это я как раз понимаю, – строго произнес Толик. – Вижу, что не лошадь. А какой человек?

– Самый обычный, – все с той же, по мнению Толика, идиотской улыбкой ответствовал новый знакомец.

– Чего ты, братан, всю дорогу дурку гонишь? – продолжал допрос Картошкин. – Я по делу спрашиваю. А ты – «обычный»… Ясно, что не Марк Аврелий!

Тут ясный взгляд карих глаз Шурика как бы слегка затуманился, словно ему в голову пришла некая отвлеченная мысль, но сию минуту вновь прояснился, и он спросил:

– А допустим, перед тобой именно Марк Аврелий; какой бы ты задал ему вопрос?

– Ну, братан… Ты даешь! Тоже мне! Вопрос… – Толик покопался в памяти. – Ладно. Вот скажи мне Марк, что есть человек?

– Человек есть частица окружающего мира. Его дела и поступки входят в состав коллективной судьбы, – ответствовал хиппи. – Он движется вперед согласно воле Космоса. Хорош он или плох – это ничего не меняет в сложившейся системе мироздания.