Читать книгу "Легенда о "Ночном дозоре" - Наталья Александрова"

Не открывая глаз, он нашел аппарат и поднес трубку к уху, причем в перевернутом состоянии. Из трубки послышался панический женский голос. Мужчина потряс растрепанной головой, осознал неудобство и перевернул трубку.

– Дмитрий Алексеевич, голубчик! – едва ли не рыдала женщина. – Скорее приезжайте.

– Да что случилось, Агнесса Игоревна? – известный реставратор и эксперт Эрмитажа Дмитрий Старыгин с трудом узнал знакомый голос.

– Беда! Беда! – вскрикнула женщина.

– Кто-то умер? – спросонья ляпнул Старыгин.

– Зарезали! – бухнула женщина, которой, надо полагать, надоело выбирать выражения. – Картину зарезали! Рембрандта!

– Господи помилуй! – Старыгин выпрыгнул из кровати, мимоходом пнув кота, который с увлечением продолжал драть одеяло.

В волнении он совершенно забыл, что только в пять утра добрался домой из аэропорта, что был в командировке три недели, что теперь ему полагается отпуск и что он собирался использовать этот отпуск для работы над книгой. Управившись в ванной за десять минут, он поглядел в зеркало на проступившую седоватую щетину и махнул рукой – не до того сейчас. Что-то подсказывало ему, что медлить никак нельзя. Уже полностью одетый, он вернулся от двери и насыпал в кошачью миску сухого корма. Кот Василий, однако, к миске не подошел, поглядел презрительно и вышел из кухни, на прощанье брезгливо дрыгнув лапой, как будто вступил в лужу.

– Дмитрий Алексеевич, дорогой вы мой, на вас смотрит вся Европа! – говорила высокая сухощавая женщина с тщательно уложенными седыми волосами. – В буквальном смысле вся Европа! И даже весь мир!

Главная хранительница отдела голландской живописи молитвенно сложила руки.

Она никак не могла примириться с тем, что это произошло.

Великое полотно Рембрандта находилось в ее ведении.

Она считала это событие огромной удачей, вершиной своей музейной карьеры, надеялась написать серьезную научную статью или даже монографию об этой великой картине – и неожиданно удача превратилась в кошмар, в несчастье, в катастрофу.

Ну почему, почему маньячка с ножом набросилась на холст именно здесь, в Эрмитаже? Почему это не случилось где-нибудь в другом месте, по пути европейского турне картины – в Прадо, или в Уффици, или в картинной галерее Пражского Града… Нет, эта сумасшедшая не нашла ничего лучшего, как сделать это в Петербурге…

Дмитрий Алексеевич Старыгин отступил на несколько шагов и осмотрел повреждение холста.

– Не так уж страшно, Агнесса Игоревна, – проговорил реставратор, – один короткий разрез, с аккуратными краями. Вот тут внизу, как раз между сапогами лейтенанта. Я постараюсь сделать это за два-три дня. Будет незаметно…

– Только не торопитесь! – Седая дама округлила рот. – Ведь после вашей работы картину осмотрят эксперты страховой компании, чтобы оценить величину ущерба и размер страховки… поэтому важна не быстрота, но тщательность работы!

– Вы ведь знаете, что на эту картину уже дважды покушались, – продолжал Старыгин, внимательно осматривая края разреза, – в 1915 году некий сапожник, оставшийся без работы, вырезал кусок из правого сапога лейтенанта ван Рейтенбюрха, а в 1975 году бывший школьный учитель набросился на картину с хлебным ножом и нанес капитану Баннингу Коку и тому же лейтенанту Рейтенбюрху дюжину ран…

За разговором он придвинул к огромному станку, на который было натянуто полотно, передвижной прибор для ультразвукового исследования и склонился над его экраном.

Реставратор замолчал.

Он молчал еще несколько минут, и это молчание становилось все более напряженным, все более тягостным. Воздух в комнате словно наэлектризовался.

– В чем дело, Дмитрий? – Хранительница почувствовала его волнение и шагнула ближе. – Что-то не так?

– Не так. – Старыгин отступил в сторону, вынул из брючного кармана белоснежный платок и вытер пальцы. – Очень даже не так… Взгляните сами…

В это время дверь комнаты распахнулась, и в нее колобочком вкатился кругленький седенький старичок с младенчески розовым лицом и длинными, лихо закрученными усами. Он взволнованно сжимал маленькие ручки, на его лице было выражение радостного предвкушения, какое бывает у детей накануне праздника.

– Где она, Анечка? Дайте мне на нее взглянуть!

– Иван Филаретович! – хранительница повернулась к вошедшему. – Позвонили бы заранее, я встретила бы вас…

Иван Филаретович Крестовоздвиженский, занимавший пост главного хранителя голландской живописи до нее, был для Агнессы Игоревны высочайшим авторитетом.

– Что ты, Анечка, – он ласково улыбнулся и достал круглые очки в металлической оправе, – я вполне еще могу самостоятельно перемещаться… тем более в такой день… самый счастливый день моей жизни… день, когда я увижу эту картину…

Воздев очки на нос, старичок подкатился к картине, потом отступил назад, чтобы окинуть ее взглядом, и снова приблизился.

– Очаровательно, – проговорил он наконец с некоторым разочарованием в голосе. – Очень хорошая копия! Но где же подлинный Рембрандт?

– Копия? – как эхо повторила Агнесса Игоревна. – Почему копия? Это подлинник…

– Нет, – оборвал ее Старыгин. – Я как раз хотел вам показать…

– Нет, Анечка, это копия! – запальчиво воскликнул Иван Филаретович. – И ты должна была это сразу узнать!

Хранительница переводила взгляд с одного собеседника на другого, ничего не понимая.

– Барабан, Анечка, барабан! – Старичок подкатился к правому краю картины, туда, где из-за обреза холста, как из-за театральной кулисы, выглядывал барабанщик. – Барабан не прострелен!

– Боже мой! – Дама прижала руки к щекам. – Как же я не обратила внимания…

– Посмотрите сюда! – привлек ее внимание Старыгин.

Агнесса Игоревна склонилась над экраном ультразвукового сканера, увеличила резкость…

– Что это? – Она отстранилась, совершенно растерянная. – Под этими красками…

– Под копией «Дозора» другая картина, – проговорил реставратор, сдвигая раму сканера.

Агнесса Игоревна едва ли не без чувств упала на стул.

– Но это же катастрофа! – прошептала она и смертельно побледнела. – Это же скандал мирового масштаба!

В дверь постучали, и вошел представитель пресс-службы Эрмитажа.

– Что мне сказать журналистам? – осведомился он. – Уже толпа набежала и телефоны обрывают!

Агнесса Игоревна прижала руки к горлу, как будто ей не хватало воздуха.

– Что, все так плохо? – испугался вошедший и сделал шаг ближе к картине.

Старыгин мигом втиснул свое крупное тело между ним и картиной, так чтобы ничего нельзя было рассмотреть.

– Пока не говорите журналистам ничего определенного, – твердо сказал он, – размеры повреждения уточняются.