Читать книгу "Вольер - Алла Дымовская"

Легко сказать, достиг. На самом деле он как был, так и остался по уши в проклятой крапиве, которая уже растеряла злобную жгучесть, – и то, все крошечные жала давно впились в его полуобнаженное тело, и теперь листочки висели вялые и скромно смущенные. Словно бы говорили – если ты так, то уж ладно, тогда и мы не станем больше вредничать. Но видел Тим хорошо даже через крапивный буерак. И видел не в первый раз. И не во второй – с Колокольни Времени он успел разглядеть эту штуку – вечер за вечером, когда сгущались сумерки, в крапиве неровным светом начинало мерцать то, что имело прямое отношение к его тайне. Совсем недолго, но достаточно, чтобы Тим мог понять, что ЭТО такое. Он нашел случайно, хотя ЭТО было там давно, наверное, еще до того, как заросла приграничная полоса.

Теперь приближался синий час, когда томное солнце не успело до конца занырнуть в свое озеро, но и устало скользить по небосводу. Когда разноцветные, сияющие фонарики уже плавали в воздухе на поселковых улочках, покинув убежища под землей, но еще не светили в полную силу. Это и были заветные сумерки. Время смутных форм и неопределенной тоски, время крадущейся по пятам природы, тревожно напоминавшей о себе. В этот час казалось, будто и нет на свете никаких заступников‑Радетелей, а Тим один‑одинешенек и обречен на заклание этому миру расплывчатой серости без красок и без теней. В поселке как раз теперь обычно наступала тишина, тягучая и неподвижная. Словно бы люди замирали на месте, как испорченные старые игрушки, прислушивались и ждали с отвращением: когда же кончится невыносимо синий час, и зажгутся разноцветные фонари, и можно будет жить дальше. «Яблочный чиж» не любил сумерки, «Яблочный чиж» не любил тех, кто любил сумерки. Правда, в поселке и не было никого, кто бы любил сумерки.

Но вот серая мгла сделалась плотней, сгустилась в туманную дымку, крапива вокруг Тима уже перестала зеленеть и превратилась в бесформенную и безразмерную чащу. И тогда он увидел прямо перед собой дрожащую и ровную картинку, повисшую в пустоте. Каждый знак был одинакового голубоватого цвета, одинакового размера с предыдущим, хотя и отличным по существу. Оставалось лишь сложить все вместе и посмотреть, что получится. Сердце в груди трепетало, будто бабочка‑капустница, зажатая в кулак, кожа горела огнем и вздувалась ядовитыми пузырями, отчаянно хотелось чесаться и выть. Но Тим пересилил себя. Сейчас это неважно, это пустяки – страх и крапивные ожоги, и даже свидание, и Аника. Сейчас важно только лишь эта ровная картинка и знаки на ней. Тим беззвучно шевелил губами, произнося каждый отдельный знак, одновременно запоминая, чтобы потом составить вместе их звучание и посмотреть, что получится. В, Ы, Х, О, Д. Знаки на картинке кончились. В сознании Тима вспыхнуло слово, одно‑единственное – ВЫХОД. Получилось.

Он знал: то, что он сделал, называется «читать». А если бы он нарисовал эти знаки сам, тогда он выполнил бы другое действие, которое называется «писать». Это и была его великая тайна души, о которой не знал никто в поселке «Яблочный чиж». Да и о словах «читать» и «писать» ни один из жителей не имел ни малейшего понятия. В поселке «Яблочный чиж» их не существовало ни в повседневном обиходе, ни по большим праздникам.

Тиму стало очень страшно. Сразу вдруг и очень, очень страшно. Что такое выход, он, ясное дело, знал. Выход имелся в каждом доме, так же, как и вход – так попросту называли дверь. А еще иногда сосед Март кричал с крылечка своему соседу Яго:

– Твой кот продул спор! Только пара мышей!.. А ты говорил, что три! – И сосед Март поочередно поднимал сначала два пальца, потом, немного подумав, показывал еще один. – Так что, с тебя причитается! Да, на беду, моя женка глазеет в окно. Какой бы мне найти выход?

– А выход тебе надо найти такой, – отвечал сосед Яго. – Ступай за уборочный сарай, будто за «дровосеком». Уж я после тихонько подойду.

После чего сосед Яго получал на задах дворовых построек три увесистых подзатыльника, и потом оба – проигравший и угадавший садились на траву и распивали бутылочку имбирной шипучки украдкой от бдительного ока Мартовой женки.

Но это были совсем не те выходы, о которых говорилось в картинке на приграничном столбе. У Тима перехватило дыхание, едва лишь он осознал, пусть и не сразу, о каком именно ВЫХОДЕ и откуда идет речь. Ему захотелось бежать как можно дальше, хоть бы и через целое крапивное поле, вдруг мудрое око Радетеля уже засекло его – говорят, Радетели видят всех, все и каждого в отдельности. И что ему, Тиму, теперь будет за это? И за что за это? Ведь он пока ничего не сделал плохого. Но вместо того, чтобы мчать своего хозяина без оглядки прочь, ноги его предательски приросли к месту, а проказница‑рука обманным образом, помимо сознания Тима, вдруг потянулась к картинке. Потная робкая ладонь погрузилась в плавающие знаки. И, о чудо! Никакой боли не приключилось, ничто не оттолкнуло Тима прочь. Картинка вспыхнула, перестала дрожать. И вдруг погасла. Чтобы тут же засветиться вновь призрачным, белым светом. Но знаки на ней нынче были другие. Тим снова принялся беззвучно шевелить губами. И‑Н‑С‑Т… ТР‑Р‑Р… С‑Т‑Р… кругом уже стояла полная темень, но знаки и не думали гаснуть или исчезать. После долгих усилий Тиму, наконец, удалось прочитать, то бишь с великим трудом сложить буквы в длинное и непонятное слово ИНСТРУКЦИЯ. Что бы это значило? Он представления не имел. Может, спросить в поселке? Ага, еще чего! Тут же начнут совать носы: откуда слово и где он его слыхал. А как узнают, что Тим торчал битый синий час у границы, так неприятностей не оберешься. И от отца влетит. Наказать‑то не накажет, он добрый, но ругаться будет до самого Рождества Мира. Уж о крапивных походах тогда можно навсегда забыть. Так что же делать?

Раздумья Тима прервал смешливый и тихий окрик:

– Эй, ты где? Хи‑хи! – а потом: – Ой, жжется! Черт! Ох, не хорошо так говорить. Тим, где ты? – Это была Аника.

Тим, стараясь не слишком шуметь, полез вон из крапивы. Кожа зудела нестерпимо, коварные листья жалили, будто в отместку, он теперь, наверное, раздулся подколодной жабой от всех этих волдырей. Но ничего. У границы всегда темно. Да и зачем тут фонари? Не для чего здесь светить и шляться тоже некому. Нет такой надобности. Даже и свидания обычно парни назначают девчонкам у реки, где нарядные, с узорами, скамейки и аккуратные мостки для ныряния. Один он, олух этакий, завлек Анику в опасное и дурной славы место. Но вроде бы Аника не сильно злилась на него.

– Не шуми. Здесь я, – угрюмо шмыгнув носом, проворчал Тим. Не потому, что не рад был видеть Анику – он ее и не различал толком в темноте. Все из‑за окаянной крапивной чесотки, какое уж тут хорошее настроение! – Проспорил Фавну, что просижу в кустах до темноты. Вот и пришлось.

Тим солгал легко и без запинки, хотя вранье ему обычно удавалось плохо. Но может, это оттого, что прежде никогда и не случалось серьезного повода лгать. Сказал про Фавна, и вдруг его осенило. А что если спросить у старика? Что, если он знает это странное слово ИНСТРУКЦИЯ? Кажется, так. Кажется, Тим запомнил правильно.

– Глупый спор. Зачем он нужен? – недовольно хмыкнула Аника.